Сокровища России
Шрифт:
– Это лучше, чем кукиш от Пузырева, - нехотя сказал Макаров.
– Если б решал я один, возможно…договорились бы. Но пока…за двадцать процентов…вы только Сидоровых от нас получите. Хоть вагон.
– Кто такой Сидоров?
– Могу сказать только одно. Его никто не знает. И я тоже.
– Макаров хмыкнул.
– Короче, он копейки стоит. Хоть Ивановых вагон нагрузим. Хоть Петровых.
– Петровых-Водкиных? У вас есть?
– заинтересовался Эдик. Он знал, тот стоит далеко не копейки.
– Нет, просто Петровых, - отрезал Макаров.
– Петров-Водкин реставрации не требует. За двадцать процентов. Впрочем, если вы отмените бойкот, двадцать процентов за художников его уровня нас устроят.
– Опять? Что за бойкот?
– Эдик начал злиться.
– Поясните, я не понимаю.
Эрмитажник вновь принялся
– Господин Макаров! Я же просил не мешать! Вопрос по бойкоту улажен. Эдуард Максимович пошел вам…нам…на встречу. Теперь ваша очередь сделать шаг к сближению.
– Вы отменили бойкот?
– недоверчиво спросил Макаров.
– Я сейчас рехнусь. Какой бойкот?!
– Эдик с трудом сказал это спокойно.
Чиновник подскочил к Макарову, раскрыл папку, сунул под нос.
– Вот, сами убедитесь! Видите, видите? Везде, везде стоит ваш долбанный Эрмитаж. Никто его игнорировать не собирается, даже австралийцы…Эдуард Максимович и в мыслях не держал подобного…видите?
– Это правда?
– Макаров смотрел глазами ребенка, и Эдик вдруг понял. У него зашевелились волосы. Ну и Пузырев! Вот это наехал. Не удивительно, что питерцы взвыли, как раздавленный кот. Как бы это выглядело, если все зарубежные выставки, шикарные, редкостные выставки, "гастролируя" по городам России, объезжали бы Питер, как чумное место?! Это начало конца Петербурга, как культурного центра. Да…вот истинно российский дух. Питерцы сломались бы обязательно. Помешал проклятый Онищенко…Эдик вновь ощутил горечь утраты. Так давить он не смог бы. Никогда.
– Если Иван Иваныч и грозил чем-то подобным, - сказал он, - то я этого не знал. Я бы такого не допустил. Это уже бои без правил. Разумеется, Питер всегда будет стоять вторым номером. После Москвы, после нас. Это я гарантирую. Между нами могут быть конфликты, серьезные трения, но разрешать их необходимо не любым же путем. Бойкот - это уже беспредел. А я сторонник закона, пусть и неписанного.
– Вот-вот, - поддержал чиновник.
– Слышали, Макаров? Делайте выводы. Пусть Российский музей сам выбирает реставрацию в ваших запасниках, перестаньте гноить шедевры, которые еще можно спасти.
– Разве мы против?
– Макаров, чувствовалось, никак не мог преодолеть свое потрясение.
– Присылайте к нам своих реставраторов…мы посмотрим…
– Я-то пришлю, - сказал Эдик. Он чувствовал, что дожать питерца есть еще возможность.
– Но вы должны конкретно обещать, что не будете чинить препятствий при отборе картин.
Макаров замямлил что-то неопределенное, но тут же испарился без прощаний и спасибов, едва Эдика отвлекли. Что делать - единственный вид благодарности в войне по имени "бизнес" - это неблагодарность.
Впрочем, вскоре "испариться" удалось и Эдику - все эти люди, которые к нему лезли, уже начали доставать. Его "спас" один хороший знакомый на машине. Он отвез Эдика в Российский музей - тому не терпелось хотя бы осмотреть пузыревское хозяйство, однако следом за новым директором с поминок быстро подтянулись и все сотрудники Российского музея, наплевав на окончание рабочего дня. Они поспешили поздравить Эдика и облаять Пузырева - того все не любили, жадину, не раз слышали ругань его с заместителем и потому своих истинных чувств скрывать не собирались. Глядя на их веселые, счастливые лица, человек со стороны не поверил бы, что люди приехали с похорон. Улыбался и Эдик, а когда его поздравили с меткими выстрелами, даже захохотал. Эдик подтвердил высказанные надежды, что перед Российским музеем открываются грандиозные перспективы, в том числе и по части зарплаты - и в стенах музея закипело веселье. Молодежь сбегала за вином и закусью, сдвинули столы в одной из мастерских - и поминки по Пузыреву зазвенели радостными голосами.
Лишь один человек, кроме Эдика, не принял участия в веселье. Несчастная, заплаканная Людочка, прежде чем вручить ему ключи от сейфов и кабинетов, целый час рыдала на груди Эдика. На похороны бедняжку не только не позвали - это бы ладно, пришла бы сама, ведь на последнее прощание не приглашают - но даже запретили под угрозой жестоких репрессий. Тормознула блондинку Людочку брюнетка Пузырева. Вдова позвонила Людочке
Одним словом, в эту скорбную ночь в Российском музее сверху донизу кипела пьяная оргия, ибо сотрудники и реставраторы, в основном молодежь, вызвонили своих подружек-плакальщиц с их подружками, поплакаться с женатиками, и только разве в древности, у скифов и россов, бывали еще такие веселые поминки. Российский музей свято хранил традиции предков. Только охранники музея щелкали зубами, с завистью прислушиваясь к женскому хохоту и громкой танцевальной музыке. Им и по стопочке не поднесли. Если кого и гонял Пузырев из своих работников, то только их, дисциплина держалась и после его смерти. Воры умеют охранять свое богатство.
ГЛАВА 26. Семейные тайны.
Утром, едва освободившись от сонных объятий Людочки, Эдик принялся названивать зарубежным партнерам по телефонным номерам из ежедневника Пузырева. Только австралиец попытался отвертеться от экспозиции своих бумерангов в Эрмитаже, темнота, и ему пришлось объяснять, что Эрмитаж - это вовсе не новые расходы, а совсем наоборот. А Петербург - не деревня, как заверял Пузырев, а довольно приличных размеров город, и даже нищие в нем достаточно богаты, чтобы наклянчить пять долларов на входной билет. Остальные музеи мира с радостью восприняли отмену бойкота. Директор Британского музея даже прослезился от радости - по голосу слышно - насколько он дружит с Эрмитажем, и как сильно огорчал запрет сэра Пузырева. Эдик верил людям. Англичанин действительно огорчался. Но за "копию" Леонардо и "копию" Микеланджело, обещанных Пузыревым за смешную цену в три миллиона долларов (сто тысяч - на счет Российского музея, два девятьсот - из рук в руки наличкой) он готов был бы не только объехать со своей выставкой Эрмитаж, не только прогнать по всей России убыточный для музея выставочный тур, но и заехать с картинами вместо Эрмитажа в родную деревню Пузырева, где спешно строили картинную галерею.
Где-то между звонком в Нью-Йорк и звонком в Токио в кабинет влетели радостные мальчишки, за ними пятился пес, который рычал и скалился на преследовавшего охранника. Он не любил охранников - по приказу Пузырева они всегда выкидывали пса из музея. Шерстяной наглец как-то пометил, задрав заднюю лапу, картину самого Васнецова, так что Эдик не стал защищать пса - ему пришлось вернуться на улицу. Мальчишек пришлось выгонять самому, в приемную - надо же дать возможность одеться своей секретарше. Глазастые, они мигом рассмотрели, с кем ночевал папа, и тут же с радостной надеждой завопили: