Сокровища Сьерра-Мадре
Шрифт:
— Благодарим вас от всего сердца, — сказал Говард. — Но если мы не прибудем в город своевременно, наши дела пойдут прахом.
— Нам нужно идти, нам обязательно нужно в город, — настаивал и Доббс, настроение которого начало портиться.
Когда индейцы убедились, что уговорить белых погостить труднее, чем они предполагали, один из них сказал:
— Пусть оба молодых идут, куда собрались, но ты… — и он повернулся к Говарду. — Ты не уйдешь. Сын моего брата обязательнно умрет, если ты не погостишь у нас. Мы обязаны воздать тебе за лечение, за
Как ни злились все трое, как ни сопротивлялись, уйти им не давали. Шестеро мужчин окружили их тесным кольцом. Не драться же с людьми, которые хотят оказать тебе гостеприимство?
И Доббс придумал. Он сказал Говарду:
— Глупость, которую мы вчера сделали, не исправишь. Если ты останешься, они успокоятся. Нужен ты один. Мы отправимся дальше, а ты нас догонишь. Это единственный выход.
— Хорошо тебе говорить, — сказал Говард. — А как насчет моего груза?
— Оставишь при себе, — предложил Куртин. Но Доббс не согласился:
— Я бы не советовал. Они обо всем пронюхают и отнимут у тебя золото. Или начнут болтать, и дело выйдет наружу. Даже если тебя не убьют, о золоте прознают бандиты и подстерегут тебя.
— Так как же мне быть?
— Мы возьмем твою долю с собой и сдадим в банк на твое имя. Или ты нам больше не доверяешь?
Это сказал Доббс.
— Не доверяю? Почему? — Говард улыбался, переводя взгляд с одного на другого. — Мы почти год прожили вместе и вместе работали. И тогда мы доверяли друг другу. Разве не так?..
Поскольку ничего другого не оставалось, Куртин с Доббсом взяли на себя ответственность за доставку груза, оба дали ему по расписке: принято, мол, столько-то мешочков примерно равного веса по столько-то граммов промытого золотоносного песка.
Куртин шел во главе каравана, а Доббс — в конце. Из-за задержки и долгих переговоров, во время которых индейцы не выказывали особой торопливости, впустую ушло полдня, а потому Куртин с Доббсом не добрались в тот день даже до Сиенеги, маленькой индейской деревушки, и теперь до подножия плоскогорья придется идти на день дольше. Вот почему над головами ослов, терпеливо и невозмутимо трусивших между ними, они швыряли друг в друга свои премилые дружелюбнейшие словечки и выражения. Ослы то нагибали уши вперед, чтобы насладиться блистательным проклятьем Куртина, то обращали их в противоположную сторону, не желая пропустить крепкого оборота, которым Доббс ответит на хулу Куртина.
Трапеза обычно настраивает на благодушный лад, особенно если в это время не разглагольствуют о стоимости блюд. И в этом случае еда подействовала примиряюще, хотя была она отнюдь не праздничной.
Вечером того дня тон в разговоре задавал Доббс. Он сказал:
— Что, интересно, поделывает наш старик?
Но думал при этом не о Говарде, а о себе самом, о своих интересах. Положим, сперва он, может быть, и вспомнил Говарда. Но, не успев еще договорить предложение до конца, уже отдавал себе отчет, что нечто иное волнует его куда сильнее судьбы старика. Он посмотрел в сторону
Вдруг он толкнул Куртина кулаком в бок и громко захохотал. Он хохотал так, что в горле у него булькало. Куртин смотрел на него в удивлении и некотором смущении. Потом веселье Доббса немного заразило его, он улыбался и оглядывался по сторонам, словно ища причину веселья и смешливости Доббса.
Наконец спросил, продолжая улыбаться:
— Ну, скажи же мне, дружище, что тебя так сильно развеселило?
— Ах, сынок, сынок, — давился от хохота Доббс. — Знал бы ты, насколько это забавно.
— Что забавно?
— Нет, ты вообрази себе, этот осел премудрый доверил нам все свое золотишко. Здесь, в дикой глуши. Где смыться для нас — плевое дело. Ни один ветерок никому не шепнет, куда мы подевались. И где нас потом разыскивать этому старому чучелу?
Куртин перестал улыбаться. Он встал. Походил немного, потом вернулся к костру и медленно проговорил сквозь зубы:
— Считаешь, мы должны очистить карманы Говарда? Это ты имеешь в виду?
— А что же еще? Конечно, именно это.
— Ну, если ты это имеешь в виду, — продолжал Куртин, словно не услышав слов Доббса, — на меня не рассчитывай. Это не по моей части.
— В конце концов, — начал Доббс, встав и подойдя вплотную к Куртину, — в конце концов, твоего разрешения не требуется. Если на то пошло, я тебя спрашивать не стану. Не хочешь в этом участвовать, останешься в проигрыше. Я просто-напросто возьму весь товар себе, а тебе останется утереть свой сопливый нос, если найдется подходящая тряпка. Ты меня понял?
— Да, теперь понял.
Куртин сунул руки в карманы брюк и отступил от Доббса на шаг:
— Я дал ему расписку, я дал ему слово, что — с тобой или без тебя — сдам его добро, как полагается. Но дело не только в бумажке, не только в моей подписи и моем обещании. В жизни чего не пообещаешь и чего только не подпишешь — если всякий раз держать слово, времени на жизнь не останется. Не в этом вопрос. Он в другом. Говард ничего не украл, ничего не подобрал на дороге, не выиграл в лотерею, у игорного стола или на бирже. Он это честно заработал, тяжелым каждодневным трудом. Я ничему не поклоняюсь. Но кое-что уважаю. Это то, что человек честно заработал трудом своих рук. Короче говоря, друг: пока я иду с караваном или нахожусь поблизости, ты к его металлу не прикоснешься. Я все сказал.
Доббс пристально поглядел на Куртина. А потом громко, с издевкой проговорил:
— Ты прав, сынок. Теперь ты все сказал. И я понял, что ты задумал. Я давно уже об этом догадывался.
— О чем ты давно догадывался? — спросил Куртин, не поднимая на него глаз.
— Что ты сам на его добро нацелился и сегодня или завтра ночью пристрелишь меня, закопаешь, как дохлую собаку, а потом с вещичками Говарда и с моими в придачу пойдешь своей дорогой и еще посмеиваться будешь — какими мы со стариком лопухами оказались.