Сокровища женщин Истории любви и творений
Шрифт:
– Все так. Однако выхода не вижу, как пред Всевышним сцену повторить?
– Когда спектакль, сыграйте вы на бис.
– Смеетесь?
– От восторга! Где же Майна?
Откуда-то издалека доносится удивительное пенье.
Спустя некоторое время. В доме Державина. Гости листают журнал, который выпускает княгиня Дашкова, с участием императрицы.
Катерина Яковлевна смеется:
– Ах, какие страсти! Пишут все в свое удовольствие, посмеиваясь над другими, во исправление нравов, и сами же ссорятся между собою. Меня же снедает любопытство, как вы, Николай Александрович и Марья Алексеевна,
Державин простодушно:
– Тем более что, говорят, среди поклонников Марьи Алексеевны появился француз.
Марья Алексеевна с живостью:
– Да, это новый французский посол в России граф Сегюр. Он умен, он поэт.
Державин в том же тоне:
– Ну да. Вокруг Майны водятся только птицы одного рода. (Обращаясь к Львову.) Он влюблен?
– Насколько я могу судить, граф Сегюр влюбился в портрет девицы Дьяковой кисти Левицкого и тут же начертал на обратной стороне холста стихотворение, разумеется, на французском, а по-русски оно звучит примерно так…
Марья Алекссеевна смеется:
– Оставь, оставь. Галантные стихи – это еще не поэзия.
Державин настаивает:
– Примерно как?
Львов
Как нежна ее улыбка, как прелестны ее уста, Ничто не сравнится с изяществом ее вида. Так говорят, но в ней любят больше всего – Сердце, в сто крат более прекрасное, чем синева ее глаз.Марья Алекссевна, краснея:
– Что я говорила? Все дело в прелести живописи Левицкого, а выгляжу я на портрете все-таки некрасивой и смешной. А в глубине глаз горе.
Львов подходит к супруге, и они как бы уединяются на виду у всех.
Марья Алексеевна:
– Беспечно петь любовь и вдруг самой влюбиться с первого же взгляда, Боже!
– Как! С первого же взгляда ты влюбилась?
– Пленительный и нежный, умный взор. Одетый без затей и без кудрей, искусно завитых, всегда-то с книгой, без рода и без связей среди знати, с достоинством природным и весь светел, – ах, кто такой? Откуда он приехал? Хотелось подойти мне и спросить.
– А я уж взором отвечал упорным, лицо румяное вгоняя в краску, пылающую, как огонь в крови.
– Смеялась я, но глаз не отводила, – куда? Он был теперь со мною всюду. Он бросит взгляд, а я вся в краске снова.
– Ладонями пыталась пламя сбить, унять волнение в груди дыханьем веселым, как от искрометной пляски.
– Но как унять ликующее сердце? Лишь пением. Вот я распелась было, все выше, выше уносясь за счастьем.
– В гостиных, где носился голос дивный, я не бывал, иль слушал со двора среди простого люда, как шарманку, смиряя гордость звуками небес.
– Но я ведь пела только для тебя, с признанием в любви, о чем не смела помыслить; ты ж уехал за границу, весь увлеченный горнорудным делом.
– Призвание решает наши судьбы. Уехав, я приблизился к тебе. С отказом мне в твоей руке – все больше. Я помню взор, наполненный слезами, живительной негой высших сфер, с признанием в любви, когда
– О, Боже! Как угадал? Влюбленной быть – игра, так я играла весело на сцене, но в миг, как громом поразило Львова, я поняла: я женщина, что любит во всей вселенной одного его, как ангела, поверженного в прах.
– Ужели я предстал, как Люцифер?
– Да кто меня увез бы тайно в церковь и, обвенчавшись, возвратил домой – до первой ночи – в череде ночей, как в сказках, не имеющих значенья, когда пред нами вечная весна?
Львов
Красотою привлекают Ветреность одни цветы. На оных изображают Страшной связи красоты.Марья Алексеевна (поет)
Их любовь живет весною, С ветром улетит она. А для нас, мой друг, с тобою Будет целый век весна.Катерина Яковлевна радостно:
– Ах, вот как у вас было! А венчались вы дважды?
Марья Алексеевна качает головой:
– Нет. Настаивая на самой скромной свадьбе, летом, в Ревеле, мы уже в церкви, где собралась лишь наша семья с домочадцами, признались в том, что мы уже три года, как повенчаны, что, правда, скорее похоже на помолвку. И тут случилось чудо. То, что вызвало бы гнев у отца, растрогало его до слез, и он повинился перед нами, и с приданым для меня решил не скупиться. И тут зазвучала музыка, и стало ясно, наша свадьба свершилась!
Державин, поднимая руки:
– Все хорошо, что хорошо кончается. А теперь прошу к прощальному обеду. Тостам не будет конца!
Распахиваются двери в столовую с празднично убранным столом и проносится звук флейты.
Орест Кипренский. Девочка в маковом венке с гвоздикой в руке.
Орест Кипренский первым из русских художников получил известность в Европе, может быть, потому что приехал в Италию для усовершенствования не сразу после окончания Академии художеств, а уже сформировавшимся художником, столь удивительным, в особенностях которого историки искусства до сих пор не разобрались, принимая его за романтика.
Но европейская известность Кипренского, с предложением написать автопортрет для знаменитой галереи Уффици, странным образом сопровождалась забвением в России, пренебрежением властей, поскольку художник, импульсивный, неровный в жизни и в творчестве, сам подавал тому повод. По характеру и эпохе Кипренский действительно был романтиком, что усугублялось и его происхождением.
Отец его был крепостным у помещика А. С. Дьяконова, служил у него управляющим и женился на крепостной девушке Анне Гавриловой, у которой родился «незаконнорожденный младенец Орест», как записано в метрической книге Копорской церкви, 13 марта 1782 года на мызе Нежинской Ораниенбаумского уезда Петербургской губернии.