Сокровища женщин Истории любви и творений
Шрифт:
– «Я счастливее, чем когда-либо, веселее любого пьяницы, распевающего на улице!»
– Что это значит?
– «Вас коробит от этих выражений; но увы! Скажи, с кем ты водишься, и я скажу, кто ты!»
Он писал: «Моя жизнь до сих пор была цепью разочарований, теперь они смешны мне, я смеюсь над собою и над другими. Я только отведал всех удовольствий жизни и, не насладившись ими, пресытился». Что было тут сказать? Во всяком случае, Мария Александровна была рада, отдавая должное такту Лермонтова,
Но мысль работала. Известие, что Мишель, вместо Петербургского университета, поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков повергло ее в смятенье, главным образом, потому что это означало нескорую встречу. Студент всегда мог приехать в Москву, тем более на лето, но юнкер – нет, а станет офицером, неизвестно, где его полк будет стоять.
И зачем вообще, обладая поэтическим даром, выбрав с детских лет литературное поприще, весь в замыслах драм и поэм, идти в гусары, добро бы еще шла война? Непредсказуемость настроений и поведения – она это знала в нем, но выбрать военную карьеру, когда обладаешь волшебным даром?! Прельстила форма, которая кружит головы дамам? Какой чудак!
Это было похоже на сон, но сон все длился, лишь времена года вносили в ее жизнь перемены.
Прощаясь, Варенька Лопухина и Шан-Гирей думали о Лермонтове.
– Отчего Мишель не пишет вам?
– Не знаю.
– А вы отчего?
– Я не умею писать, – вздохнув, улыбнулась Варенька с неуловимым телодвижением, исполненным очарования и прелести.
– Вы умны, много читаете, и вы не умеете писать? Неправда.
– Я ленива, ты же знаешь. Мне так покойнее, – и после неуловимых телодвижений, похожих на полет, – и для него, верно, тоже.
– Вы любите его? – предстоящая разлука позволяла ему прямо задать ей этот вопрос, по его разумению.
– Об этом только он может спросить, если захочет, – вспыхнула она, и глаза ее увлажнились.
– Что мне сказать ему?
– Если он спросит обо мне? Он не спросит.
– Почему?! – казалось, Шан-Гирей один страдал из-за них обоих.
Варвара Александровна рассмеялась, а глаза ее были влажны, и протянула руку:
– Поклонись ему от меня; скажи, что я покойна, довольна, даже счастлива.
Шан-Гирей, улучив время, когда с Мишелем они остались одни в его комнате, с важным видом передал ему поклон от Вареньки, он буквально поклонился со значением.
– Что такое, Шан-Гирей?
– Варвара Александровна сказала мне: «Поклонись ему от меня; скажи, что я покойна, довольна, даже счастлива».
Лермонтов не изменился в лице, даже не расхохотался, всегда замечая смешную сторону даже в самом серьезном деле, ни словом не обмолвился о Вареньке, а предложил сыграть в шахматы.
–
– Ты еще ребенок, ничего не понимаешь, – улыбнулся Лермонтов.
– А ты хоть и много понимаешь, – обиделся и рассердился Шан-Гирей, – да не стоишь ее мизинца! – он выбежал из комнаты.
Лермонтов, расхохотавшись, побежал за ним.
Но как мог воспринять Лермонтов слова Вареньки? Как охлаждение – после смятения и уныния? Он ожидал окончания Школы и производства в офицеры для жизни и решений, и этот срок наступил к концу 1834 года.
(Между тем Лермонтов пустился в свет, где вновь повстречал Сушкову, которая, собравшись выйти замуж за Лопухина, увлеклась поэтом, а он думал лишь о мести и спасении друга; в итоге пришла весть из Москвы о замужестве Варвары Александровны.)
(Получив кратковременный отпуск, в Москве) Лермонтов прежде всего посетил Лопухиных, провел почти весь день то с Алексисом, то с Марией Александровной, вместо визитов к многочисленным тетушкам и кузинам, до которых однако дошли слухи о его приезде, и на ужин многие из них съехались.
Лермонтов был весел и говорлив, но болтал вздор, с точки зрения Марии Александровны, что было так на него не похоже.
– Хорошо, хорошо, – останавливала она его, возвращаясь к вопросу о стихах, которыми он баловал ее редко, и она ожидала, что он обрушит на нее целый ворох, как сноп душистых цветов.
– Стихов нет, – наконец Лермонтов заявил прямо.
– Как нет? За три года?
– За целых три года. Я же писал вам. Пьяница, распевающий на улице, стихов не пишет, разве кроме скабрезных.
– Да, полноте, Мишель, не пугайте меня.
Лермонтов расхохотался:
– Вот закончил драму в стихах «Маскарад»!
– Чудесно! Что-нибудь веселое? Хотя нет, разве вы способны думать о веселом…
– Цензура запретила за слишком резко очерченные характеры и страсти, а еще за то, что добродетель не торжествует в конце. Что делать? Что писать?
– Вы нам прочтете вашу драму?
– Как-нибудь.
Подъехала Сашенька Верещагина. В самом деле, она похорошела; пряча ум и мальчишеские повадки, она сделалась женственней и обаятельней.
– Вы выходите замуж? – спросил Лермонтов. – Вы помолвлены?
Она, весело рассмеявшись, покачала головой.
– Разве? Ну это все равно, вы очень скоро выйдете замуж, как m-lle Barbe.
– Это плохо?
– Для меня плохо. Ну, что за радость кузина, вышедшая замуж? Добро бы, уродина она была, – расхохотался Лермонтов. – Вы меня забудете, а мои письма уничтожите, чтобы они не попались на глаза вашему мужу. Ведь он ни за что не поверит, что между нами была возвышенная, небесная дружба.