Сокровище антиквара
Шрифт:
— Помню, представьте себе, — сказал Смолин, старательно читая протокол. — С моих слов записано верно, мною прочитано…
Он расписался внизу каждого листа, а на последнем, как и следовало, изобразил на треть страницы размашистый «знак Зорро».
— Ну вот и все, собственно, — сказал майор, захлопывая папочку, поднимаясь. — Извините за беспокойство, служба такая…
Он обаятельно улыбнулся Смолину и направился к двери. Тот что в форме, подзадержался, взял Смолина за локоть и душевным таким тоном поинтересовался:
— Василий Яковлевич,
— Да вроде бы нет, — сказал Смолин. — Нет такой надобности.
Собеседник еще задушевнее, с открытой и дружелюбной улыбкой продолжал:
— Даже если возникнет такая необходимость, вы уж, пожалуйста, пока воздержитесь… Идет? На некоторое время.
И воззрился явно вопросительно. Ждал, не начнет ли Смолин возмущаться, качать права, вообще задавать вопросы и проявлять эмоции.
А вот те хрен… Смолин ограничился тем, что с непроницаемым лицом ответил:
— Хорошо. Воздержусь. Скажете, когда можно будет?
— Обязательно, — кивнул тот, сразу видно, разочарованный.
Он даже задержался у стола, но Смолин с тем же непроницаемым лицом произнес:
— Пойдемте?
И первым шагнул к двери, недвусмысленно указывая дорогу.
Захлопнув калитку за незваными гостями и задвинув массивную щеколду, Смолин постоял без движения, потом тихонечко грязно выругался, повернулся и неторопливо побрел во двор. Плюхнулся на скамеечку, достал сигареты — пальцы, конечно, не тряслись, но настроение было препоганейшее…
Глыба, с размаху всадив лопату в захрустевший щебень, тут же подошел и с самым живейшим интересом спросил:
— Чего приперлись, волки?
— Ты с ними никогда раньше не сталкивался?
— Ни с тем, ни с другим, — сказал Глыба решительно. — Я бы помнил, с моим-то опытом… Совершенно левые мусора, в жизни не пересекался.
— Игра приобретает интерес… — сквозь зубы процедил Смолин.
— Что им нужно?
— Глыба, помолчи минут пяток… — сказал Смолин, устало жмурясь. — Мне тут в темпе подумать нужно, как жить дальше…
— Понял… — сговорчиво кивнул битый жизнью Глыба и, чуть подумав, направился к куче щебня.
Это неспроста. Спроста так не бывает — чтобы задали кучу безобидных, рутинных, вполне естественных в такой ситуации вопросов, а потом бабахнули один-единственный тяжелый: друг ситный, а где ты, собственно, был во время убийства. Ах алиби не имеется? Вот кстати, мы все о тебе знаем… и о твоем дружке тоже, с которым ты одни нары полировал…
Нет, неспроста. Вот только что это: рвение отдельно взятого беззастенчивого мента, усмотревшего возможность сшить какое-никакое, а все же убедительное дело? Подстава со стороны известных заклятых друзей?
А ведь если быть оптимистом, то есть заранее предусматривать самое плохое, то может, словно чертик из коробочки, вынырнуть какой-нибудь вполне благонадежный свидетель, участник Куликовской битвы, активист общества защиты животных, вообще человек
«Мать твою, — яростно подумал он. — Я ведь не шел с ними на конфронтацию открыто, они имеют все основания полагать, будто я покорно следую за событиями… или, зная мой живой характер и жизненное упрямство, решили не рисковать, бить наверняка?
Самое скверное в такой ситуации — ты не понимаешь ничего и не в состоянии докопаться до правды. Заказали этим двум ореликам Смолина? Или они попросту придурки и этот вопрос всем задают в надежде на то, что найдется кто-то слабонервный и поведет себя так, что не зачислить его в предполагаемые убийцы просто нельзя? Или мастера шить дела? Ведь ничего не понятно!
Попробуем взглянуть на все это со стороны глазами… ну, даже непредвзятого, просто опытного, желчного, насмотревшегося всякого дерьма прокурора. Есть человечек с тремя судимостями и двумя сроками, а также толстенным делом оперативного учета. Обитающий под одной крышей со своим бывшим соседом по нарам, обладателем вовсе уж впечатляющего послужного списка. При весьма странных обстоятельствах человечку этому люди завещают нехилое имущество… ну, предположим, в убийстве Кащея Смолина не сможет обвинить ни один следак, а вот с Шевалье все обстоит грустнее. Скажем, узнал гражданин Смолин, что Шевалье решил передумать насчет завещания, ну и… того… Алиби нет. Да, хреновастенько…
Ну, в общем, это еще не смерть. Денисыч мужик правильный и, если обрисовать ему картину, может ради старинного знакомого пойти на мелкие неприятности. Холодняк исключаем, пистолетик тоже… остается орден Ленина… уж лучше пусть по нему дело шьют, чем по убийству. Если поговорить с Денисычем по душам… он сам бывал в переделках и переплетах, должен понять… любое алиби, конечно, в два счета подтвердит Глыба — но вот Глыбу с его увлекательной биографией в свидетели лучше не являть…»
Смолин отшвырнул окурок, встал, подошел к Глыбе, все еще ворочавшему лопатой в куче щебня (но уже лениво, исключительно ради убийства времени), сказал негромко:
— Тут такое дело… Может, тебе слинять? Я, знаешь ли, могу и в омут булькнуть, нет смысла вдвоем пузыри пускать…
Глыба слушал внимательно и вопросов не задавал. Потом, прищурясь, сказал с ухмылочкой:
— Благородный ты человек, Червонец… однако ж слишком долго с последней ходки проторчал на воле и уркаганскую соображаловку утратил… Если я сейчас слиняю, они как раз за меня и возьмутся… да и за тебя тоже. Так что мерси за душевное благородство, но придется мне и дальше с тобой барахтаться. Не из слюнявых чуйств, а из простого житейского расчета…