Сокровище пути
Шрифт:
Верделл спал, и она тормошила его, пока он не сказал «ну маам» и не попытался спрятаться под подушкой. Тогда она стянула с него одеяло, и, пока он ёрзал, пытаясь натянуть его обратно и спрятаться от утренней прохлады, встала и надела халат поверх рубашки и штанов.
– Ты мне такой сейчас сон разбила, кирья, – сказал Верделл. – Мне снилась моя невеста.
– Какая невеста? – спросила подозрительно Аяна.
– Не знаю. Она не сказала. Но она была такая... – мечтательно помахал он руками в воздухе. – Ээх... Жаль. Ну ладно. Я есть хочу. Пойдём вниз? Интересно,
Они спустились вниз, Аяна собрала его высохшую одежду с верёвки, и Хаго пригласил их за стол. Раду вынесла на стол запаренную с вечера кашу, и Аяна закрыла рот рукой. На скуле Раду красовался полновесный синяк, и глаз заплывал.
Верделл на глазах краснел, вставая, и Аяна испугалась.
– Верделл, стой... остановись! – Она лихорадочно перебирала причины, которые могут его остановить. – А если ты навредишь ему, и тебя поймают?
Он остановился и посмотрел на Аяну, потом сел.
Они молча поели и поблагодарили Раду, и Верделл оставил на крыльце пару монет. Потом они молча оседлали лошадей и вывели их со двора.
– Аллар, Ташта! – Гнедой опустился на колени, и Аяна забралась на него. – Йере! Инни!
Всё так же молча они выехали из ворот деревни и поехали на запад.
– У нас осталось два с половиной месяца, – сказала Аяна, когда они миновали ещё очередную деревню и снова медленно поднимались и опускались по дороге, которую Конда назвал стиральной доской. – Верделл, а тут все дороги такие? Или только эта, южная?
Они снова нырнули вниз и через пятьдесят па вынырнули наверх, прошли по мосту над ручьём и снова нырнули вниз.
– Тут такая земля, – сказал Верделл. – Это из-за гор. Мне рассказывал один из матросов на «Ласточке», он был из этих краёв. Тут везде так, но на севере дороги чуть лучше.
Они спустились в низинку и поднялись на пригорок. По обеим сторонам дороги раскинулись рисовые поля, и люди убирали урожай, а слева высились горы с заросшими зелёными склонами.
– Сегодня первый день осени, – сказала Аяна. – Скоро год, как мы знакомы. И мы прошли от силы треть пути по Фадо.
– Я вообще против, чтобы мы так много за день проходили, – сказал Верделл. – Мы без длинных привалов так долго не протянем. Кирья, я боюсь за тебя, ты понимаешь это?
Аяна понимала. Пару дней назад дитя перевернулось вниз головой, и ей показалось, что она взорвётся изнутри. Она клала руки на живот и умоляла малышку больше не вертеться. Она помнила, как Сола рассказывала про роды, в которых дети лежат вверх головой.
Ей постоянно снился Конда. Эти сны мучили её. Её мучила боль в пояснице и то, что спать в перелесках становилось всё холоднее и неудобнее. Один раз лошади разбудили их, и Верделл потом сказал, что они, скорее всего, почуяли волков, а ещё, что волки здесь гораздо крупнее степных, и она испугалась.
– Я чувствую себя такой потерянной, – сказала она, и безнадёжность сквозила в её голосе. – По моим прикидкам, мы сейчас ближе к Ордаллу, чем к долине. Верделл, я больше не могу спать на земле. Мне холодно, и с утра каждая косточка болит.
Они
Ташта шёл, а она обнимала живот и пела малышке, и это утешало её.
Они так и шли по самой южной дороге Фадо, и, чем дальше к западу они продвигались, тем больше становились деревни и тем шире были дороги, уходящие на север от той, по которой они шагали.
– Я думаю, нам давно пора ночевать в постоялых дворах, кирья, – сказал он. – Прости, но ты выглядишь паршиво.
Она затравленно взглянула на него. Она и чувствовала себя так же, как он сказал. Паршиво. Это слово точнее всего описывало то, что происходило с ней и вокруг неё. Погода, дороги, четыре постоялых двора с жёсткими кроватями, пара ночёвок в рощицах, после которых она просыпалась с росой в волосах и ощущением, что по ней за ночь пробежался табун лошадей какого-то хасэна. Паршиво. Она плакала по ночам и почти отчаялась, а живот рос, и росла её тоска по Конде. Она не снимала его рубашку, надевая её под свою, и Верделл мучился, не зная, чем ей помочь.
31. Чик – и готово.
– Кирья, спускайся, посмотри, – весело сказал он как-то утром, и Аяна села на кровати, потягиваясь.
Этот постоялый двор был чище предыдущих, кормили тут неплохо, и ей было немного жаль уезжать. Она натянула сапоги, что далось ей уже не так легко, как раньше, и спустилась во двор.
– Вот. Это теперь наше, – сказал он, показывая куда-то под навес.
Аяна присмотрелась.
– Ты купил повозку? – спросила она удивлённо. – Но как же дороги?
– Дальше будут чуть получше. Кирья, мы сможем ехать ночью. Будем дежурить по очереди и делать несколько привалов. Лошади у нас уже натренированные, думаю, за месяц с небольшим мы доберёмся. Видишь, сколько соломы? В ней можно спать, а ещё она смягчит тряску.
– Ташту надо постепенно заезжать в упряжь. Тогда сможем их менять.
– Я так и рассчитывал.
Аяна радовалась повозке, как подарку небес. Она ожидала, что будет трясти и укачивать, но камешки на дороге попадались редко. В первую ночь в повозке она спала так хорошо, что проснулась с ощущением, как будто провела её дома, на сеновале.
– Верделл, у нас осталось много денег? – спросила она, когда первый месяц осени подходил к концу.
– Впритык хватит, чтобы переправиться. А с продажей повозки хватит, чтобы добраться до Чирде. Нет, до Чирде не хватит. Кирья, мне надо работать.
Теперь они останавливались в каждой деревне, и Верделл уходил искать работу. Иногда он возвращался быстро, разводя руками, а иногда выбегал и помогал Аяне распрячь лошадь, и приходил вечером, гордо звеня заработанными грошами.
– Почему у тебя сегодня такое лицо? – спросила Аяна как-то раз, запрягая вечером Ташту. Он не любил возить повозку и бочком отходил от Аяны, когда она пыталась застегнуть упряжь. – Что ты делал в деревне?