Сокровище троллей
Шрифт:
Пузатик брякнулся на ступеньки — и тут же рядом с ним растянулся дрессировщик.
Оба сразу вскочили и помчались по лестнице на галерею к своей комнате — прятаться. Улепетывали они с проворством, наводящим на мысль о том, что бьют их далеко не впервые.
Но Эшуаф и его питомец опоздали. Мстительные рыжие барышни по второй лестнице взлетели наверх и почти столкнулись с укротителем у дверей.
Эшуаф даже не попытался прорваться в комнату мимо разъяренных девиц: глаза выцарапают! Заметался по лестнице между близнецами и гневно ожидающим внизу
Дрессировщик хотел было сигануть через перила, но увидел внизу Дагерту с ухватом и в отчаянии застыл на месте. У его ног, вереща, топтался Пузатик.
Маленький Нурнаш не понимал, в чем дело, но визжал от восторга.
И тут грянул хозяйский, непререкаемый, спасительный глас:
— А ну, не трогать! Не трогать, я сказал! В «Посохе чародея» гостей не бьют. Вот вышвырну его сейчас за ворота — тогда с ним и толкуйте, если догоните.
Эшуаф пискнул:
— Темнеет уже!
— Ничего, до деревни до ночи доскачешь, — безжалостно ответил Кринаш. — А нет — так что тебе ночных тварей бояться? Ты же, ясно-понятно, везучий!
А на сеновале над конюшней служанка Бирита, напрочь забыв про оставшегося в столице дружка-десятника, выражала кучеру Джайчи свою благодарность за спасение от грабителей. Крепко так выражала, сердечно, темпераментно и уже второй раз. Причем со взаимным удовольствием, потому что бывший боцман «Седой волны» был хоть и не молод, но силен. И на нежные женские чувства ответить мог так, что потом самому вспомнить не стыдно было.
Когда вторая вспышка благодарных чувств утихла, служанка хотела высказаться как раз в том смысле, что иные моряки зрелых лет могут поучить городских молокососов обращению с женщинами. Но тут кучер приподнялся на локте и спросил:
— Что там за гам?
Служанка тоже услышала шум и с любопытством вскинулась:
— Ой, глянем!
Оба подобрались по сену к крошечному оконцу и приоткрыли его.
— Да это ж тот гость… со зверушкой. Чего это он на ночь глядя уезжает?
— А чего все столпились и шумят?
— Да кто ж так седлает коня, а?
— Едет… А что это… ой! Дагерта ему вслед — поленом!
— Ты глянь, попала! По башке! Во ручка у бабы…
— Врал он насчет удачи, — хохотнул певец Арби. — Вон как его госпожа Дагерта поленом проводила. Это везение, да?
— А ведь он куда-нибудь прискачет… — тревожно вздохнула Дагерта. — И опять за свои пакости возьмется!
— Ясно-понятно, возьмется! — повел плечом хозяин. — Ну и что? Один он, что ли, бродит по свету, наживается на людской злобе да подлости? Всей-то разницы, что другие — без зверушки.
За поворотом дороги Эшуаф заново переседлывал наспех оседланную лошадь. Норовистая вороная злилась и боком теснила хозяина в глубокий снег.
Эшуаф поднял руку, потрогал затылок и громко возмутился:
— Больно, демоны меня сожри! Если
Из-под крышки стоящей в снегу корзины донеслось презрительное похрюкивание. Разжиревший паучище явно не сочувствовал хозяину.
— У, брюхо шестиногое! Куда с тобой ни сунься, везде побить норовят! А как до трепки дойдет, так про хозяина забываешь, всю удачу на себя тратишь… чтоб тебе не перепало чем тяжелым… у, тварюга ненашенская!
Судя по звукам, доносящимся из корзины, ненашенская тварюга веселилась вовсю.
— И все бы тебе жрать, утроба ненасытная! Я и не живу вовсе — знай тебя кормлю. Деньги есть, а себе на радость их и потратить некогда: для тебя еду добываю, мерзость ты пузатая!
Пузатая мерзость распрыгалась в корзине так, что чуть ее не перевернула.
— А эти… эти… сразу драться! Можно подумать, я их силой заставлял что-то скверное делать! У кого в душе грязь была, у того она наружу и вылезла, а колотят почему-то меня!
Эшуаф снова потер затылок там, куда угодило брошенное от всей души полено.
— Нет, ну почему этот прохвост, что мне тебя всучил, не предупредил, что тебя можно только продать? Не бросишь тебя, не потеряешь… даже убить не получается, такая ты сволочь везучая!
Везучая сволочь по-поросячьи завизжала в корзине. Она была целиком согласна с хозяином: не бросишь, не потеряешь, не убьешь!
— Да и удача от тебя скверная — кривая, гнилая… И ни семьи у меня, ни друзей — когда их завести? Я ж только и знаю, что встречных-поперечных на дурное подбиваю. Одно родное существо и есть, чтоб оно сдохло! У-тю-тю, Пузатик… тварюшка-лапушка, столько трюков знает, так славно публику потешает… у-у!..
Не удержавшись, Эшуаф дернулся отвесить по корзине пинка — но промахнулся, с маху ударил ногой в мягком сапоге о спрятавшийся в снегу древесный корень. И с воплями и бранью запрыгал на одной ноге под несущееся из корзины довольное хрюканье.
Утро, ласковое и ясное, тихонько пришло в «Посох чародея».
Словно чувствуя себя виноватыми за недавние злые мысли, все были приветливы и добры друг к другу.
Кринаш, которому вчера Эшуаф посоветовал выгнать Недотепку из дому («Какой с нее прок, только хлеб жрет!»), похвалил девочку за то, что догадалась постелить в трапезной чистые тростниковые циновки, и пообещал заказать ей у топоровского сапожника новые башмаки.
Дагерта к завтраку состряпала любимую мужем кашу с кусочками копченого мяса. А на добродушно-ворчливое «Балуешь ты меня!» — ответила нежно: «Да как же тебя не кормить, хозяин ты наш, весь дом на тебе держится!»
Даже Хиторш, досадуя, что позволил заезжему прохвосту собой командовать, догнал у ворот идущую по воду Айки и выдавил из себя: «Ты… это… не злись».
Просить прощения Хиторш не привык и не умел, но умница Айки оценила его порыв. Вместо того чтобы отвернуться и поспешно пробежать мимо, ответила мирно: «Да ладно!..»