Соль любви
Шрифт:
– Гера! – крикнула я. – Выходи.
Я привела Илью познакомить с Герой. Мне хотелось их сблизить, ведь они в моей жизни самые главные люди. Гера вышел из комнаты, и я поняла, они друг другу не понравятся. Не знаю почему. Я осознала это раньше, чем Гера вышел из комнаты. Они смотрели друг на друга исподлобья и молча. Целую вечность. А вокруг стеной замер воздух из позолоченной пыли старой бабушкиной квартиры. Воздух стал таким густым и тяжелым, что его можно было резать ножом.
– Знакомьтесь. – Я включила свет в коридоре.
Я давно
– Георгий.
– Илья.
Они не стали протягивать друг другу руки, чтобы пожать, и продолжали стоять столбом.
– Пойдемте чай пить, – пригласила я. – Я купила пирожные. «Наполеон». Как ты любишь.
– Я не люблю «Наполеон», – сказал Илья. – Я вообще не люблю пирожных. Никаких.
– А что ты любишь?
– Мясо. С кровью.
– Крови, надеюсь, не будет, – усмехнулся Гера.
– Тогда пирожные с хорошо прожаренным мясом, – зеркально усмехнулся Илья. – Как-нибудь эдак.
У меня перед глазами все расплылось. Все оказалось не так, как мне хотелось. Совсем не так.
– Пойдемте, – Гера улыбнулся глазами. Мне стало легче. Немного.
Гера поставил чайник на газ, разложил пирожные на блюдо и сел за стол. Я сидела, уткнувшись взглядом в столешницу. Не знаю, куда смотрел Илья. Я думала о том, как Гера мог так поступить со мной. Разве он не со мной?
– Погода ноне хороша, – сообщил Илья. – Успеют снять озимые.
Я прыснула со смеху ни с того, ни с сего.
– Озимые осенью не снимают, – объяснила я, давясь от хохота.
– Надевают, что ли? – удивился Илья.
Мы посмотрели друг на друга и покатились от смеха. Я перевела взгляд на Геру и увидела, что у него седые волосы. Все, до единого волоска. Он улыбнулся мне губами, а не глазами. Я взяла его руку под столом и сжала. У него была теплая рука, и на запястье билась тонкая жилка. Он пожал в ответ мой большой палец.
Илья съел два пирожных «Наполеон», я одно, Гера ни одного. Он ушел почти сразу же. Илья проводил его взглядом.
– Я твоему папахену не понравился. Факт.
– Гера мне не отец.
– А кто? – Илья перестал есть. – Брат?
– Двери лица моего, – пояснила я.
– Можно без метафор! Я от них тупею!
Ямочки Ильи на глазах наливались темнотой. Они проявились совсем близко, у губ. И родились не от улыбки, а от желваков. Два темных наконечника для стрел. Как я раньше не заметила эту разницу?
– Он мой дядя. Сводный брат матери, – неохотно сказала я.
Мне казалось, каждым словом я предаю Геру. Моих слов было больше чем трижды. В два раза.
– А родители?
– Нет, – я ликвидировала родителей одним словом. Сразу же и без раскаяния. Они меня забыли. Зачем мне помнить о них? Забвение – это погребение заживо. Вот и все.
– Ты сирота? – Илья поднял брови.
Он сказал это так, словно в жизни ему не приходилось встречаться с подобным. Кто из нас был шаром-инопланетянином?
– Нет! – разозлилась я. – У меня есть Гера!
– И давно он у тебя есть? –
За ним горели красным солнцем листья дуба, только их нижняя сторона уже окрасилась черным.
– Давно. При чем здесь это?
– Выходит, он воспитал тебя сумасшедшей?
Он воткнул черные наконечники стрел в мои глаза.
– Вали отсюда, – сказала я и вдруг закричала: – Слышишь! Вали!
Илья ушел, хлопнув дверью. Я легла в своей комнате на кровать и стала смотреть на потолок. В квартирах солнце никогда не красит потолок в красный цвет. Он сначала светящийся белый, потом золотистый, потом серый, потом почти черный. Красного не бывает. Никогда. Стены бывают, а потолок нет. Мы с Герой давно содрали с наших окон бархатные портьеры. Я повесила белые шторы из органзы. Без узоров. Поэтому в наших комнатах всегда так, как на открытом воздухе. Я решила содрать бархатные портьеры в остальных двух комнатах. Завтра же. Пусть во всем нашем доме будет так же, как за пределом прямоугольного мира.
Зазвонил мобильник, я взяла трубку.
– Я снова наговорил тебе кучу дерьма.
Я молчала, глядя на стремительно сереющий потолок.
– Я так не думаю, – сказал он. – Правда.
– Мне все равно, – вяло ответила я.
В моей комнате было тихо, а в телефонной трубке я слышала звуки сумасшедшего города. Навязчивую какофонию механических сигналов, гудков, визга колес, радио, шуршания покрышек по асфальту. Всего того, что мешает думать.
– Не молчи. Скажи что-нибудь.
– Мы не будем встречаться. Мы разные. Совсем.
– Разноименные заряды притягиваются. Может, ты моя другая половина, которой всегда не хватает.
– Зачем тебе другая?
– Для гармонии, – он вдруг засмеялся. – Несу какую-то чушь. Наверное, я тоже чокнутый.
– Быть чокнутым не так уж плохо.
– Верю. Ты в этом профессионал. Спустим кораблик?
– Ну давай, – согласилась я.
Мы с Ильей спускали белые кораблики в реку живой протоплазмы. На нитке. Но это стало неинтересным. Они не могли уйти в дальнее плавание свободными. А кораблики без нитки ложились набок и топили своих пассажиров. Зато у нас появились зрители – мальчишки из соседних домов.
– Что вы делаете? – спросил один.
– Моделируем спуск кораблей на воду, – объяснил Илья. – Не то отечественному судоходству кранты. Если не сегодня, так завтра.
Мальчишки остались с нами. Выживание по-настоящему свободных корабликов стало гражданским делом. Как в прямом, так и в переносном смысле.
– Надо его спарашютировать, – сказал Илья. – Чтобы сел на воду, как гидроплан.
Он сложил из газеты два крыла, обрезал тяжелый нос и пришил их к парусу белого кораблика ниткой. Размахнулся и запустил. Я затаила дыхание. Гибрид кораблика и самолета сделал пируэт над живой протоплазмой, приводнился и поплыл припеваючи. Как положено. К своему собственному причалу. Совершенно свободный, крылатый кораблик.