Соль под кожей. Том третий
Шрифт:
Авдеев смотрит на меня тем самым жёстким взглядом, который я достаточно хорошо знаю, чтобы считывать это как предупреждение. Димка умеет точно так же, как гремучая змея слегка покачивать хвостом, а потом, если вдруг жертве не хватает ума сбежать, просто бросается и рвет на куски. Фигурально, но мне, блин, совсем не хочется на собственной шкуре узнать, что после вот такого предупреждения делает Авдеев. Приложит меня «парой ласковых», так что я еще долго не смогу смотреться в зеркало? Попросит больше никогда его не беспокоить и за неделю сделает так, что от нашего партнерства не останется
— Ты его не знаешь, Вадим, — плевать, пусть шипит. Я не собираюсь сидеть и молча наблюдать, как эти две скалы рано или поздно налетят друг на друга и все это превратится в лютый пиздец. — Шутов умеет ждать, умеет отходить в сторону. И он никогда не будет переть в лоб. Но это не значит, что он вот так возьмет — и проглотит.
— А вот это уже смахивает на угрозу, Монте-Кристо. — Вадим улыбается. Теперь уже открыто, показывая крепкие идеально ровные один к одному зубы. Генетика, мать его. Но это больше не «покачивание хвостом». Это чертов красный знак «СТОП» размером с футбольное поле. — У тебя скоро закончится расстрельный список и ты решила завести новый?
— Ты дорог мне, Авдеев. Как бы там ни было. — Я знаю, что говорить такие слова человеку, который хотел — и до сих пор хочет — большего — это адская дичь, но я не хочу ему врать. Только не ему. — И он дорог. Хотите превратить меня и Станиславу в громоотвод? Валяйте.
— И все эти прекрасные вещи, про понимание, про то, что надо войти в положение и все такое, говоришь мне ты?
Я знаю, что будет дальше.
Что он скажет.
К черту, пусть говорит. Я заслужила абсолютно все.
— Однажды Марина приняла решение, что твой расчудесный муж не достоин быть отцом, поэтому отцом стал я. Мне срать, чья Стася по крови, потому что я держал ее на руках, когда она только родилась, я вставал к ней каждую ночь, я нашел первый зуб у нее во рту и я учил ее ходить. Она моя дочь, Валерия. И если бы ты… — Он притормаживает, очевидно точно так же, как и я, в последний момент убивая слова, которые говорит не следует. — Ты тоже приняла решение, и вряд ли в тот момент тебя сильно беспокоило, что однажды я все узнаю и точно так же заявлюсь на порог твоего дома отбирать у Шутова своего ребенка.
— Да, Авдеев, да! Ты как всегда абсолютно прав! Во всем! Но знаешь что? Я сука и никогда этого не скрывала. Тогда мне казалось, что я поступаю правильно, что это — меньшее зло.
После того дня, когда я проснулась в палате со смертельно белым потолком, едва живая и совершенно пустая внутри, я каждый день бегала от очевидного вопроса: я бы сказала Вадиму, чей во мне ребенок, если бы ничего этого не случилось? Все выяснив с Шутовым и как будто окончательно вычеркнув его из своей жизни — я сказала бы Вадиму правду? Это был вопрос совести, слишком болезненный и неприятный, чтобы не поддаться соблазну накинуть ему на шею камень и утопить в самом глубоком колодце моей души. Но все покойники, хоть что к ним не привязывай, рано или поздно всплывают. Мой вот плавает перед носом — уже абсолютно не потопляемый.
Я бы оставила все как есть.
Я бы где-то откопала смелость, прошла курс молодого бойца, то есть — начинающей мамаши, и воспитывала ребенка одна. Как,
Потому что не хотела связывать себя намертво с идеальным Авдеевым.
Потому что до конца своих дней все равно ждала бы своего белобрысого придурка.
— Давай я проведу тебя. — Вадим встает первым, успевает оказаться рядом и не особо ласково выдергивает со стула за локоть.
Накидывает мне на плечи пальто. Отдает документы.
Ведет до двери.
И только когда выходим — разжимает пальцы, с тяжелым, очень медленным выдохом.
Мы просто идем по улице, ни говоря друг другу ни слова. Он даже руки в карманах держит, как будто не хочет дать себе ни малейшего шанса снова потерять контроль. Боже сохрани когда-нибудь узнать, каким он бывает в гневе — Кинг-Конг со своими проделками, наверное, будет выглядеть просто шалунишкой.
Когда впереди маячит вывеска салона красоты, Вадим задерживает меня, слегка преграждая дорогу своим плечом. Не трогает. Даже пальцем не прикасается, все так же упрямо держит руки на привязи. Только немного, совсем чуть-чуть, наклоняет голову к моей голове. При нашей разнице в росте это вообще ни о чем, с таким же успехом я могла бы дотягиваться до звезды.
— Прости, что слетел с катушек. — Он снова говорит тихо, но теперь уже мягко. Мягче чем вообще всегда.
— Когда ты догадался?
— Почти сразу. Прости, Монте-Кристо, но что бы ты из себя не корчила, но ты не похожа на женщину, перепрыгивающую с члена на член с частотой дважды в сутки.
— Ну, знаешь, ты тоже не так чтобы смахиваешь на любителя развлекаться в пикантном тройном формате! — не могу не поддеть.
Боже, до сих пор в голове не укладывается.
— А тебя, я вижу, маленькая деловая соска, мое приятное времяпрепровождение никак не отпускает и спать не дает.
Я открываю рот, чтобы послать его к черту… и молчу.
Вадим наклоняется еще ближе.
Упирается носом мне в макушку.
Для этого ему, конечно, приходится согнуться чуть ли не вдвое. Мы одновременно посмеиваемся, думая ровно об одном и том же — как забавно смотримся со стороны. Это немного разряжает болезненно наэлектризованный воздух вокруг нас.
— Почему ничего не сказал? Про то, что знаешь.
— Чтобы что? Загнать в угол женщину, которой я настолько не нужен, что она не хочет связываться со мной даже ради общего ребенка? Я что — похож на долбоёба? Решил, что просто буду рядом и рано или поздно ты все равно скажешь, или дашь мне повод озвучить правду. Херовый был план, согласен. Но я не практикую силой затаскивать женщин в свою жизнь.
К черту, в этом мужике идеально работает абсолютно каждая извилина.
Я чувствую, как Вадим почти невесом целует меня в волосы, отодвигается и кивает, чтобы уходила.
Мы больше не говорим друг другу ни слова.
И оба молча ставим точку в этой истории. Чтобы в следующий раз без заморочек обсуждать рабочие дела, взаимно подкалывая друг друга, абсолютно как обычно.
Но через полчаса все-таки присылает короткое: «Я подумаю, Монте-Кристо».