Соль под кожей. Том второй
Шрифт:
— И что вы теперь планируете делать? — Понимаю, что Седой парик как раз закончила рассказывать свою историю и мне нужно отреагировать хотя бы из вежливости.
— Ну… — Она многозначительно поджимает губы, как будто прямо в эту минуту решает, каким из вариантов решения проблемы лучше воспользоваться. — Отплачу ей той же монетой.
Возможно, такой вариант развития событий стоит рассмотреть и мне?
Старый боров Завольский так трусится над тем, что скоро снова станет отцом.
Я с трудом досиживаю до конца сеанса, оставляю деньги сразу с чаевыми и прямиком из салона рулю домой. На звук моих шагов
— Что-то случилось? — с подозрением спрашивает он.
— Почему ты так решил?
— Ты рано. Еще и пяти нет.
— Надо же. — Сбрасываю неудобные туфли, оставляю на полу сумку и пальто. — Не прошло и года, как ты научился строить причинно-следственные связи. И даже начал интересоваться расписанием собственной жены.
Андрей не идет ко мне, благоразумно рассудив, что пока я в таком «приподнятом настроении», от меня лучше держаться на расстоянии. И пока он, с видом затравленного зверя, жмется к периллам, я прикидываю, что ему стоит рассказать, и стоит ли вообще. На моей памяти ни одна вещь, которую я ему рассказывала, не задерживалась в его рту надолго. Значит, в этой истории Андрею придется отвести другую роль. Например, роль разоблачителя, который вовремя прокукарекает то, о чем я «случайно проговорюсь».
— Отец… до сих пор злится? — рискует подать голос он.
— До сих пор? — Я бросаю взгляд на часы. — А ты считаешь, что пары дней достаточно, чтобы из его памяти выветрилось то, что было на тех фотках? Дорогой мой, даже мне, знающей все о твоих «специфических вкусах», до сих пор не по себе от того, что я там увидела.
— Блять, блять, блять… — Он несильно (а как же, чтобы ни дай бог не поранить себя любимого) бьется лбом о деревянные перемычки перил. — Ну что ты еще от меня хочешь?!
— Я? Да мне вообще насрать. Можешь хоть сейчас явиться к папочке с повинной. Но на твоем месте я для начала порепетировала делать это на коленях и с кляпом во рту.
— Он никогда меня не простит, — хнычет Андрей. — Он всегда так хвастался, что… О, боже!
Пока он причитает и снова, и снова себя жалеет, я подпираю щеку кулаком, не без удовольствия наблюдая за тем, как страдает человек, причастный к трагедии всей моей жизни. Огорчает только тот незначительный факт, что лично я к этому не имею никакого отношения.
Ну и, конечно, то, что страдает он слишком мало.
Пока Андрей занимается самобичеванием, пишу Данте, что доказательств у меня нет.
Данте: Но ты продолжаешь утверждать, что это — ее рук дело?
Лори: Готова поспорить, что ты написал это с «моим любимым» выражением лица.
Данте: Это каким?
Лори: «Все вы вокруг — недалекое безмозглое говно!»
Он шлет кучу смеющихся до слез смайликов, а потом — себяшку в шезлонге, где за прищуром против солнца и не понять, что там написано на его загоревшей роже. Я сначала останавливаю себя, а потом плюю и поддаюсь искушению погладить пальцем его пиксельную щеку. Ему очень идет загар, но еще больше идут выгоревшие до платинового блонда волосы, и белёсый шрам на переносице, теперь очень заметный на смуглой коже.
Данте: Выражение вот такое. Так что ты ни хуя как обычно, не угадала, Лори.
Лори: Тебе должно быть очень стыдно
Данте: Ой, да не пизди! Ты и понятия не имеешь, что такое раздрай. А то, что у тебя сейчас, я называю по-другому.
Лори: Удиви меня очередной житейской мудростью!
Данте: Мутная вода, детка. В которой легко ловить пиздатых жирных сомов.
— Ты меня вообще слышишь, блять?! — раздается над ухом истеричный визг Андрея, и я только в последний момент успеваю отодвинуть руку с телефоном, который он пытается отнять. — Что у тебя там?! Ты кому пишешь? Отцу?! Или… своему сообщнику?!
Я резко поднимаюсь на ноги, изворачиваюсь пнуть Андрея локтем и тот, беспомощным кульком, заваливается на диван.
— Еще раз протянешь ко мне свои грабли — и я сделаю так, что в ближайшие пару месяцев ты не сможешь ими пользоваться даже чтобы подтереть собственный зад.
— Это ты! — продолжает визжать Андрей, безуспешно стараясь отползти в спинку дивана.
— Конечно, это я! — развожу руками. — Это ведь не я скрываю все твои похождения, прикрываю каждый косяк, за бешеные бабки выкупаю все твои фотки и разных долбоебов с телефонами! Это ведь не я всеми силами стараюсь заставить тебя работать, чтобы Завольский хоть иногда задумывался о том, чтобы передать тебе место генерального директора! И, конечно, от того, что отец на хер погонит тебя ссаными тряпками из бизнеса и завещания, больше всех выиграю именно я!
Андрей шмыгает носом, неуклюже извиняется и просит меня отойти.
— Мы в одной лодке, дорогой, — указываю пальцем сначала на него, потом на себя, — ты и я. Поэтому я жилы порву, но вытащу тебя из дерьма, которое ты, вопреки моим советам, все-таки умудрился натворить. И в этой ситуации именно я рискую гораздо больше, потому что даже если папаша отовсюду погонит тебя ссаными тряпками, он все равно не оставит тебя на улице подыхать от голода. А теперь задумайся, что он сделает со мной, если узнает, что все это время я не просто знала о твоих «специфических вкусах», но и, глядя ему в глаза, врала, что это просто сплетни.
Даже на обычно совершенно коровьем выражении лица Андрея появляется что-то похожее на проблески мыслительной деятельности.
— Прости… пожалуйста, — бубнит он.
— Пошел ты знаешь куда со своими извинениями? — огрызаюсь я, начиная раздеваться прямо посреди комнаты.
Он отводит взгляд и снова бормочет, что просто испугался и уже не знает, кому может доверять, и кто предаст в следующий раз.
— Наконец-то ты начинаешь задумываться о действительно важных вещах. Сделай полезное дело, раз уж у тебя на карантине так много свободного времени, то ты начинаешь искать черную кошку в темной комнате. Напиши мне имена всех, кто есть на той фотке.
— Это конфиденциальная информация, — с опаской, видимо, предчувствуя очередную моральную затрещину, говорит Андрей.
— Ага, а ты — достояние государства, раз тебя фоткают все, кому не лень.
Андрей мотает головой и на этот раз в его глазах неподдельное сожаление.
— Отлично. То есть единственный человек из всей веселой тусовки, которому было что терять, не позаботился о собственном инкогнито. Премия за Долбоебизм года!
— Я помню ники! — вскидывается он. — И сайт, и еще людей, которые… ну…