Соль под кожей. Том второй
Шрифт:
— И ты даже не сунула в них свой любопытный нос?
Я мысленно делаю глубокий вдох, прекрасно понимая, что сама же себя загнала в угол. А старый боров в том состоянии, когда ему критично необходим козел отпущения. Кажется, он назначил меня на эту роль.
— Сунула. Я видела, что он передал ей бумаги по фонду.
Завольский-старший с грохотом ставит стакан на стол, небрежно, разливая вокруг, наполняет до краев и сует мне жестом, в котором читается безоговорочное и категоричное: «Пей!»
Беру.
Делаю глоток. Крепкий алкоголь с непривычки так сильно обжигает горло, что
Старый боров громко крякает, грузно опускается на стул и, подумав, милостиво разрешает сесть мне. Я украдкой вытираю набежавшие в уголки глаз слезы, потому что никогда в своей жизни не пила столько алкоголя за раз, и будет просто чудо, если мое сознание останется трезвым еще хотя бы минут десять.
— Ну и почему ты ничего не рассказала мне?
Завольский брезгливо отталкивает стакан к краю и когда тот с грохотом разбивается в дребезги, официантка тут же приносит новый, выметая осколки со скоростью звука. Видимо здесь к такому уже привыкли.
Но важен даже не этот акт показательной безнаказанности, которым старый шакал тычет мне в лицо: «Я могу точно так же проломить тебе башку, и вся здешняя братия поможет мне закапывать твой труп». Он так же дает мне время придумать себе оправдание. Как будто нарочно к этому подталкивает. Зачем? Потому что правда будет обозначать, что во всем его окружении я была единственной, кто подумал о семье?
— Я знала, что тогда пострадает Андрей, — говорю то, что в этой ситуации кажется наиболее правильным. — Хотела дать ему возможность выйти из-под удара.
— Чтобы они вдвоем с мамашей меня наебали? — как-то почти беззаботно хмыкает Завольский.
— Если честно, я надеялась что-то придумать, чтобы нейтрализовать Марию Юлиановну. Не думала, что она будет действовать так быстро. Она же знала, что подставит Андрея. Я просто хотела, чтобы вся эта ситуация… не знаю… вы же и так на ножах с Андреем. — Я корчу разочарование человека, которому до покорения Эвереста не хватило одного, последнего шага. — Я попыталась дать вам подсказку, что мать его шантажирует, но…
— Мать? — Завольский старается скрыть удивление, но я успеваю заметить, как жиденькие брови на секунду подскакивают к его лбу. Ему нужно приложить усилия, чтобы вернуть их на место. — Ты думала, что это моя старая корова…?
Он осекается, закрывает рот и снова пьет.
А я мысленно ставлю себе «плюсик» за первый маленький триумф.
Пусть старый боров думает, что я была уверена, что за шантажистом стоит его бывшая.
— Я предположила, что это она, — пожимаю плечами, как будто эта аксиома не требует доказательств. — Она шантажировала Андрея и ему пришлось сделать, как она хочет. Вы же знаете, как Мария Юлиановна умеет на него влиять. Андрей никогда не сделал бы то, что сделал, просто так. Он всегда очень боялся вас разочаровать.
Завольский громко матерится, пьет, снова матерится.
А я мысленно замираю, надеясь, что хотя бы отчасти отвела от себя подозрение.
—
Мои внутренности холодеют, моментально сворачивают в обледенелый комок, тяжесть которого намертво приколачивает меня к стулу.
Почему он спросил об отце? В моей «легенде» моих родителей нет уже несколько лет, и они были простыми людьми, которые учили меня всего добиваться собственным умом.
— Что на моем месте сделал бы твой отец? — расшифровывает свой вопрос старый боров и я мысленно с облегчением выдыхаю, но все равно не даю себе расслабиться. — Что сделал бы, если бы его предала собственная дочь?
— Мой отец был совсем другим человеком, — пожимаю плечами. Это правда, поэтому говорить ее легко. — А я была просто… обычным ребенком, наверное, не лучше и не хуже остальных. Меня даже за плохие оценки в школе никогда не ругали. Только мама иногда смотрела… немного укоризненно.
Я спотыкаюсь, вспоминая ее глаза так ясно, как будто она сидит напротив и смотрит на меня именно так — с легким укором. Она не желала бы, чтобы я стала той, кем стала. Я это знаю. Чувствую нутром, как будто часть ее до сих пор живет во мне. Мама хотела бы, чтобы я просто отряхнулась и пошла дальше, в ту жизнь, где у меня будут нормальные человеческие цели — построить дом, стать достойным и полезным человеком, делать что-то хорошее каждый день, найти порядочного мужчину и родить с ним детей.
А отец.
Мне больно, потому что в глубине души я знаю — он хотел бы ровно того же самого.
— Андрей — это мое наследие, черт подери! — кричит Завольский, и я незаметно морщусь от того, как его противный голос вдребезги разбивает призраков моего прошлого. — Я все для него делал. Я надеялся, что однажды он станет мне опорой, а потом — моим преемником! Разве я так много хочу, а? Разве я не должен был воспитывать его в строгости?
Он смотрит на меня так, будто я должна оправдать весь тот беспредел, который он, на пару с женой, сделали с маленьким ребенком, из-за чего из него вырос подлый трусливый слизняк. И в эту минуту мне не жаль абсолютно никого из этой конченой семейки. По большому счету, будь в Андрее хотя бы капля честолюбия, он стал бы точной копией своего отца, возможно, намного более подлой и беспощадной. Единственное, что сдерживает его от окончательного падения — это сам Завольский. До тех пор, пока жирная туша папаши будет коптить воздух — Андрей будет бояться даже собственной тени.
— Андрей очень боится вас разочаровать, — говорю именно то, что Завольский хочет услышать.
Теперь я понимаю, что весь этот разговор он затеял не для того, чтобы вывести меня на чистую воду. Ему нужен Адвокат Дьявола — какое-то живое существо, желательно, не обделенное интеллектом, которое «убедительно объяснит», что Андрей — хороший папин сынок, а не мразь, и он просто оступился. Ну с кем не бывает?
— А знаешь, что самое смешное? — Завольский почти с жалостью выливает в стакан остатки виски из бутылки, но пить не спешит, как будто сделал это чисто механически. — Во всей этой ситуации, ты, абсолютно посторонний человек, побирушка с улицы… оказалась единственной, кто встал за Андрея.