Солдат и пес 2
Шрифт:
— А, — спохватился Михаил, — да, конечно! Иди. Спасибо тебе! Отлично сработал.
Виктор улыбнулся, кивнул, подтверждая. Как отреагировала Марина, не знаю. Она была у меня за спиной. Михеев же постарался приобрести вальяжно-независимый вид, откинувшись на спинку дивана:
— А вы, простите… — он сделал неопределенное, но изящное движение — постарался, во всяком случае. — Простите… вот это… — он вновь покрутил рукой перед грудью, видимо, намекая на мою форму, — это работа под прикрытием?..
Я посмотрел на него давящим взглядом, исключающим
— Вы считаете, что я должен удовлетворять ваше любопытство?..
Михеев сразу снизил градус наброса:
— Ну… не поймите превратно, я поинтересовался…
Он постарался доброжелательно улыбнуться, что вышло криво и заискивающе. Я смотрел непроницаемым взором. Он невольно заерзал.
Так ничего ему не ответив, я сказал:
— Ладно, ребята, я пойду?
— Давай, — Виктор вскочил. — Пошли, я дверь закрою.
И я вышел. Взглянул на часы: ну, если прибавить шагу, то не опоздаю. Нормально будет. И поспешил. Путь мой лежал, понятно, мимо станции, и что-то во мне… даже не знаю, как назвать, суеверие, что ли — так зазвенело в какой-то невидимый звоночек… Не хотелось проходить мимо, видеть Ольгу, даже самому попадаться ей на глаза. Я бы, конечно, смог сделать независимый и даже развязный вид, но душа не лежала.
И я сделал небольшой крючок. Прошел не по перрону, а с парковочной стороны, где останавливались машины. Здесь и привокзальной площади как таковой не было: так, некий пятачок машин на десять максимум. Сейчас стояли четыре.
Миновав здание вокзала, я в темпе зашагал в часть, но не дошел и до «Вторчермета», как сзади раздался резкий сигнал автомобиля. Обернулся: ага, «шишига» наша катит в родную гавань… За рулем Матвеев, за старшего — прапорщик Моторин.
Грузовик скрипуче притормозил возле меня, прапор высунулся в окно дверцы:
— Сергеев, здорово! Ты в часть?
— А куда же еще? Естественно!
— Ну лезь в кузов! Подбросим.
Упрашивать я себя не заставил. Забрался под тент, ГАЗ-66 пронзительно взвыл, покатил — и через пару минут мы были в части.
Остаток дня прошел штатно, если не считать того, что Зинкевича с Храмовым не было. Не появились и на вечерней поверке: спешили поскорей закончить дембельский аккорд.
Понимал это и взводный, пришедший на поверку — он был дежурным по части. Собственно, поверка — ну, какая там поверка, пять человек. Смольников прошелся по казарме, можно сказать, сделал генеральную ревизию, указал на недочеты — Рахматуллину, теперь уже почти как замкомвзвода…
— Что за хлам тут у вас? — недовольно проворчал старлей, заглянув в одну из тумбочек.
— На всякий случай, товарищ старший лейтенант, — отвечал невозмутимый Рома. — Пригодится.
— Чушь! — взводный слегка рассердился. — Зачем пригодится? Клопов, тараканов разводить? Ферма такая?.. Выкинуть это все к чертовой матери! Прямо сейчас.
— Есть, — так же бесстрастно ответил Рахматуллин.
Таким образом замотивировав нас, взводный ушел по своим дежурным делам,
Что-то на душе у меня было не очень хорошо. Этот разговор-допрос с Михеевым… Он вызывал у меня какое-то сложное переживание, которое я не мог до конца объяснить себе. Ну да, чинуша этот — дрянной тип, от него моральное послевкусие… Ну, если это можно сравнить с физическим, то это как не резкий, слабый, но тошнотный запах донельзя заношенного белья у неопрятного человека… Это да, так-то оно так, но суть не только в том. Что-то еще, непонятно что гнетет душу. А что — не понять.
С этим гнетущим тягостным чувством я и уснул. И снилось нечто неясное, но неприятное. Какие-то сумеречные коридоры в огромном, запутанном здании, почти лабиринте. Что я там делал? Черт его знает. Но точно стремился куда-то, и точно во мне не было подавленности, а огромное желание даже не распутать, а разодрать этот чертов лабиринт. И даже не желание, не то слово. Азарт, спортивная злость! Вот так точнее.
И ведь вырвался я! Победил! Я это чувствовал там, во сне. Я ощутил торжество преодоления… И тут сволочное здание зашаталось, будто я своей волей начал его разрушать…
Но оказалось, что воля не совсем моя. Это меня осторожно, но настойчиво трясли за плечо. Я открыл глаза — и в полумраке казармы легко угадал фигуру в облачении дежурного по части: портупея, кобура, все дела.
— Тихо, — негромко сказал Смольников. — Тихо.
Я кивнул: понял. Он так же вполголоса произнес:
— Подъем. Боевая тревога. Для тебя одного. Оденься по-рабочему. Бушлат.
— Есть.
— Полторы минуты. Чтобы готов был. Жду на улице.
Из слабо освещенной дежурной комнаты выглядывал удивленный и немного напуганный Пинчук — для него это было в диковинку.
Я стремительно оделся, обулся, двинул на выход. Пинчук жадно спросил:
— Слышь! Это чего? Куда это тебя?..
— Не знаю, — я ответил суховато-корректно, но интонацией дав понять, что вопрос дурацкий. Не знаю, дошло до сослуживца, или нет.
— А-а… — туповато протянул он.
Впрочем, я не слушал.
Шагнул на улицу, в ночной холодок. Хотя, что там холодок! Уже настоящий морозец, минус пять по Цельсию. Примерно.
Смольников повернулся ко мне:
— Готов?
— Так точно.
И уж, конечно, я не задавал вопросов. Все, что надо, будет сказано.
И взводный действительно сказал неожиданное:
— Гром у тебя в вольере или на посту?
— В вольере, — я ответил спокойно, мысленно удивившись.
— Возьми его.
— Есть.
И я устремился к вольерам. Псы, конечно, взбудоражились, подняли тарарам, который конечно, услышали и часовые и караульные собаки на постах — и отдельные несознательные хвостатые ответили неистовым лаем издалека.