Солдат Иван Бровкин
Шрифт:
Изредка слышны переборы гармони и звонкие девичьи голоса.
Самохвалов, как всегда, пытается философствовать.
— Частушки и всякие песни они, конечно, так сказать, для души, — говорит он. — Но моё мнение такое: музыка идёт от безделья. Кто, я спрашиваю, песни играет и, так сказать, музыки требует? Тот, кто не работает, или тот, кто, извиняюсь, выпивает.
— Здорово ты это придумал, Аполлинарий Петрович! — иронически смеётся Коротеев. — Ты об этом в газету напиши. Может, спасибо скажут.
— Вы всё
— Перестаньте вы меня, Аполлинарий Петрович, задаривать, — отказывается Елизавета Никитична. — У меня этого вашего одеколону и всяких духов столько, что ими только торговать впору.
— Ничего, — улыбается Самохвалов. — Духи и одеколон украшают женщину. — Он кладёт флакон на стол перед Елизаветой Никитичной. Потом, вынув из другого кармана шёлковую косынку, разворачивает её и показывает Коротееву: — Вот тоже сегодня получил. Обратите внимание — целующиеся голубки.
— Ничего, голуби подходящие, — отвечает Коротеев, едва взглянув на косынку.
— Это вам, Любовь Тимофеевна, так сказать, презент. — Самохвалов повязывает косынку безучастно сидящей за столом Любаше. — Просто прелесть, как она вам к лицу, — самодовольно любуясь своим подарком, добавляет он.
С улицы всё ближе доносятся звуки гармони и песня девушки:
Тор-дорога, тор-дорога, Тор-дорога, торная. Мил покора ожидает, А я непокорная. Говорят, что я горда, Ну, пускай утешатся: Лучше с гордостью любить, Чем на шею вешаться!Сидящие за столом прислушиваются к песне.
— Хорошо поёт Тоня, душевно поёт, — говорит Коротеев.
— Что-то Вани не слышно, — замечает Елизавета Никитична. — А раньше, бывало, соловьём заливался…
— Остепенился человек, — откликается Коротеев.
— Не скажите, Тимофей Кондратьевич, — вздыхает Самохвалов. — Военная служба делает человека чёрствым. Для солдата душевная песня или любовь — это, как говорится, раз плюнуть.
Удаляется песня. Еле слышатся
Задумались сидящие за столом.
Вдруг послышались разливистые соловьиные трели.
— Соловей-то как поёт! — с какой-то грустью говорит Елизавета Никитична.
— Что с соловья спросишь? — философствует Самохвалов. — Птичка она неразумная, хотя и певчая. — Обращаясь к Любаше, спрашивает: — Может, в домино сыграем?
— Спасибо. Мне спать хочется, — отвечает Любаша и медленно идёт к себе.
Как только Любаша входит в комнату и прикрывает за собой дверь, она распахивает окно и выпрыгивает во двор. За голубым забором, притаившись, стоит Ваня.
Любаша бросается к нему навстречу, влезает на забор, но неожиданно забор с грохотом валится на птичник. Любаша падает на землю.
Из птичника по двору разлетается птица; кудахчут куры, гогочут гуси. Неистово лает собака.
К Любаше подбегает Ваня, помогает ей подняться. Они убегают. На месте происшествия остается забытая Любашей косынка.
Во двор выбегают Коротеев и Самохвалов. Лает собака, кудахчут куры, гогочут гуси.
Мычит в хлеву перепуганная корова.
— Воры! Воры! — неистово кричит Самохвалов.
У дома правления колхоза старик сторож стреляет из охотничьей двухстволки.
У поваленного забора привлеченные шумом собираются колхозники. Слышны голоса:
— Что случилось?
— Какие воры? Откуда?
На скамейке в палисаднике знакомый нам парень целуется с веснушчатой девушкой. Неожиданно она отрывается от парня:
— Слышь, воры!
— Какие там воры! Это Ваня с Любашей мирятся, — флегматично отзывается парень, снова обнимает и целует девушку.
Любаша и Ваня бегут по залитому лунным светом полю.
Все больше и больше колхозников сбегаются к поваленному забору.
Коротеев нагибается, поднимает оброненную Любашей косынку и протягивает её Самохвалову.
— Забери ты, брат, своего голубя. Здесь, видать, дело миром не кончится. Солдат приехал.
Удрученный Самохвалов забирает косынку.
Смеются колхозники.
Елизавета Никитична подходит к Самохвалову и молча передаёт ему корзинку, наполненную флаконами духов, одеколона и разными «сюрпризными» коробками, подаренными ей Самохваловым.
Все расходятся по домам.
Перед поваленным забором остается только Самохвалов; в одной руке у него косынка, в другой — корзинка.
Самохвалов с корзинкой в руках, наполненной флаконами духов и одеколона, входит в буфет, где за стойкой сидит Полина.