Солдат из Казахстана(Повесть)
Шрифт:
— Товарищ капитан, что случилось? — осмелился я обратиться к нему.
— Гляди на вершины курганов, — сказал он.
Я стал наблюдать.
Над каждой высоткой, так же как и над нашей, развевались наши родные красные знамена. Значит, фашистская суматоха была не пустой; значит, за собственным криком и выстрелами мы не слыхали, как наши товарищи с других катеров атаковали другие курганы…
— Андрей Денисович, наши повсюду. Ура! — воскликнул я. — Наши! По всем курганам…
— Ура! — подхватили
Капитан продолжал крутить свой винт. Нервные сухощавые пальцы двигались нетерпеливо.
— Ерунда, — наконец говорит он, — фальшивка! Если бы столько точек было занято нашими, немцы не лезли бы так на рожон. Уж мы бы им дали страху!
— Вы думаете, они подняли сами красные флаги? Зачем? — удивлен я его утверждением.
— Может быть, ждут десанта и хотят, чтобы наши не разобрались, где мы находимся… Думают перепутать карты.
— Ходжа Насреддин умел из любой карты сделать туза козырей, — несмело бормочет Самед.
Он не решается рассказывать о Ходже капитану, но капитан уже давно знаком с Ходжой Насреддином. Он относится с явной симпатией к этому многоопытному товарищу и готов зачислить его в свою роту, приняв на вооружение весь арсенал его боевой мудрости.
— Попробуем и мы поучиться у Ходжи Насреддина, — в тон Самеду говорит капитан. — Прежде всего — наблюдение. Возьмем одну из высоток под крепкий надзор. Идите, товарищ Самед. Садитесь сюда и смотрите не отрываясь.
Самед занимает наблюдательный пункт.
Впрочем, мы все наблюдаем всё, что творится вокруг. Наблюдение сейчас единственное наше занятие.
Вот оживление среди немцев. Забегали. Иные уставились на горизонт. Самолет! Наши! Весь полуостров вздрогнул от грохота. Летит разведчик. Как хлопья ваты, вокруг возникают белые дымки от рвущихся зенитных снарядов. Поблескивают искры. Но самолет маневрирует, мигом теряет высоту, пикирует над курганами и, уже не поднимаясь вверх, прижимаясь к земле, уходит к морю.
— Сорок три двенадцать! — восторженно выкрикнул Гришин, который успел разглядеть номер разведчика.
Он воскликнул это так, словно встретил знакомого.
И опять все почувствовали, что мы не на заброшенном островке, а в непобедимом строю Красной Армии.
Снова пронесся вихрем разведчик и снова исчез. Мы будто слышим окрик пилота: «Где вы, товарищи?»
— Надо выложить на самой высотке какой-нибудь отличительный знак, до которого не додуматься немцам, — приказывает Мирошник.
Володя вышел из дота, ползет по вершине, поросшей бурьяном, и из бинтов выкладывает номер нашей дивизии, который никак не смогут выложить немцы…
Володя вернулся благополучно, не замеченный немцами. Разведчик опять появляется на большой высоте, среди зенитных разрывов делает круг над районом курганов
— Сказал: «Вижу вас!»
— Сказал: «С добрым утром!» — переводят ребята сигнал разведчика.
Он, конечно, сказал и то и другое. Но он сказал еще много больше, чем эти приветствия, сказал такое, чего не вложишь в слова. Чтобы понять его, надо было сидеть на этом кургане в окружении тысяч врагов.
Около полудня к нашей высотке по направлению из города вышел фашистский танк, на котором был белый флажок «добрых намерений».
О «добрых намерениях» фашистов мы слышали много во время войны и отлично знали их характер.
— Парламентер… Придется принять, — сказал капитан. — Гришин, приготовься.
Вася поправил воротник, подтянулся, надел Володину пилотку, единственную из оставшихся у нас, и погляделся в карманное зеркальце.
— Неприлично! — комически сказал он, взглянув на свою уже начинавшую обрастать физиономию.
— Надо было вчера побриться! — заметил Володя.
Вместе с капитаном они спустились в окоп метров на пять ниже нашего дота.
— Не убьют они наших? — опасливо задал вопрос Петя.
— С белым флагом? — воскликнул Самед.
— Ведь фашисты! Что им белый флаг?
— Приготовь на случай гранаты, — сказал я.
— А я возьму под прицел этого самого «парламентера», — ответил Володя.
Люк танка открылся, и показалась голова офицера. Она живо напомнила мне «очковую змею», которая ужалила меня в цехе ростовского завода. Змея даже слегка улыбалась и начала говорить таким тоном, как будто желает нам доброго утра.
— Он спрашивает, не хотим ли мы сами вступить в переговоры с немецким командованием, — переводит Вася.
— Скажите ему, товарищ сержант, — говорит капитан внятно, чтобы нам были слышны его слова. — Скажите, что мы не уполномочены нашим правительством вести мирные переговоры с фашистской Германией.
Немецкий офицер любезно улыбается и делает вид, что аплодирует.
— Браво, браво! — воскликнул он. Он говорит что-то длинно и витиевато.
Но Гришин перевел очень коротко:
— Сдаться предлагает, собака. Говорит, все равно мы в плену.
— А что он сказал про Берлин?
— Обещает отправить на самолете в Берлин.
— Передайте, что мы сами туда придем очень скоро. Пусть подождут.
Вася с особенной гордостью твердо произносит по-немецки слова капитана. Лицо офицера меняется. Вместо улыбки на нем выражение грусти и сожаления.
— Я предлагаю вам то, что дороже всего. Вы спасете жизнь, — говорит офицер. — Неужели она вам не дорога?
— Потому-то мы и не сдадимся, что жизнь дорога. Мы придем в Германию и объясним вам всем, что жизнь — дорогая вещь! — говорит капитан.