Солдатом быть не просто
Шрифт:
— Да… — Чайка вздохнул и вдруг заговорил о красках раннего утра: о разливе неба над горами, нарядном лесе, застывшем, словно в последнем параде перед зимой.
Федор и Рукас переглянулись с улыбками на лицах. «Вырвался Николка со дна реки и радуется», — подумал Федор.
— А все же, что там ни говори, — заметил Чайка, — река пощекотала нам нервы — риск есть риск.
— Не так уж велик этот риск. Ну, затопили бы танк, ну, повыскакивали бы из него, как пробки… Плавать умеем. — Взгляд Федора только что был мягкий, а тут вдруг затвердел. Чайка увидел в его глазах блеснувшие льдинки. — Вот если бы мы прошлись хотя бы по границе настоящего фронтового риска, когда на такой переправе над тобой ревут
— Мы тоже иногда ходим по его границе, — сказал Рукас, — и снаряды рвутся натуральные, а где надо, и по минному полю, правда с имитацией, наступаем, и через очаги пожара… Нет, что ни говори, а солдатом быть не просто.
— А разве я говорю, что просто? — Федор широко улыбнулся. Он хотел еще что-то сказать, но в этот момент возобновилась переправа.
Экипаж занял свои места. Вместе с переправившимися другими танками первого взвода экипаж устремился туда, где кипел учебный бой.
На зимней дороге
Чистое небо смотрит на землю холодной суровостью. Бездонная синева кажется Григорию ледяной крышей, откуда наплывает стужа. Сегодня с утра солнце светит на просторе, но даже и оно не в силах подогреть дыхание зимы — после полудня мороз стал крепче.
Григорий вывел свою трехтонку на асфальтированное шоссе и облегченно вздохнул. Проселок, по которому он только что ехал, был сильно разбит с осени, или, как говорят шоферы, разухаблен, а теперь, прихваченный морозом, закаменел, сохранив до весенней распутицы глубокие колеи, выбоины.
На шоссе он увеличил скорость. Морозный ветер мел по чистому асфальту снег, смахивал его на обочины, срывал дым с труб сельских домов, косматил.
«Сердитый сегодня дед-мороз… Если что случится с машиной — заскучаешь». Григорий думает об этом спокойно, даже насвистывает мотив веселой песни. Спокойствие идет от уверенности, что двигатель и ходовая часть у его машины в порядке, а случись задержка — есть под рукой необходимое: в кузове он всегда возит домкрат, лопату и сплетенный из хвороста мат, который можно подложить под колеса, когда они забуксуют в глубоком снегу. Кое-что есть и для двигателя, если он собьется с правильного тона. В роте Григория называют запасистым. Он не возражает — пусть говорят, недаром отец не раз твердил ему, что запас карман не трет. «В этом он прав», — думает Григорий. Вспомнил об отце, и мысли повели по знакомым улицам небольшого городка на Оке, где он жил все годы до армии, но не успели довести до дома, оборвались, когда он увидел на обочине шоссе одинокую машину и вышедшего из-за нее солдата с поднятой рукой.
Притормаживая, по бортовому номеру узнал машину своей автороты. «Чернов загорает». На дороге, потирая уши покрасневшими руками, стоял ефрейтор Чернов, лучший в их автороте водитель.
Григорий соскочил на заледеневшую обочину. Хлопнув дверцей кабины, крикнул:
— Что случилось?
Не ответив, Чернов спросил, есть ли у него запасная свеча.
— Нет… А ну, пойдем посмотрим на твою.
— Посмотри, если хочешь, я уже насмотрелся.
— Тогда разматывай трос.
— Буксировать хочешь?.. — Широкое лицо Чернова как-то сразу затвердело, прихваченные морозом губы сердито поджались. Он поглубже задвинул в карманы шинели застывшие руки, отвернулся. — Не приходилось на буксире-то… И ведь имел же я запасные свечи, два дня назад была последняя — раздал. — Он потопал сапогами по асфальту, прошелся рядом с кузовом, укрываясь от ветра, и попросил: — Сгоняй, Гриша, в гарнизон — тут близко,
— Ладно, жди. — Избегая взгляда Чернова, Григорий вскочил в кабину, рывком тронул машину. Несколько минут назад, до встречи с Черновым, у него было если и не радужное, то ровное настроение, а с этой вынужденной задержкой на душе сразу стало сумрачно: у него была запасная свеча, но теперь признаваться в этом поздно.
До встречи с Черновым на дороге его мысли не проникали дальше забот сегодняшнего вечера: приедет, в парке осмотрит машину, спустит воду из радиатора и пойдет в теплую казарму, где его ждет недочитанный роман. Теперь мысли метались, как верхушки деревьев на ветру, а рядом, в жестяном лючке, словно издеваясь над ним, тарахтела новенькая свеча. Он рванул дверцу лючка, сунул свечу в карман шинели.
Машина мчалась по шоссе. Но зачем ему ехать в гарнизон?.. Лента асфальта стала наматываться медленнее, а за крутобокой горой, когда машина Чернова скрылась из виду, совсем остановилась.
От стыда и досады на себя Григорий опустил голову на руль. Как у него вырвалось это «нет»? Ведь тот же Чернов не раз выручал его в трудную минуту. Осенью, когда рота готовила технику к зиме, Чернов раньше всех обслужил свою машину и сразу стал помогать ему. Нет, в гарнизон он не поедет, там ему нечего делать.
Григорий развернул машину, погнал ее обратно. Через пять минут снова стоял рядом с Черновым.
— Достал тебе свечу… На перекрестке встретил знакомого шофера, — быстро проговорил он, избегая взгляда Чернова; сунул ему в руку свечу и пошел к своей машине.
— Молодец, Нестеренко, выручил! — обрадовался Чернов, но приметив, что Григорий не в духе, смахнул с лица улыбку. «Видно, обиделся, что я не согласился на буксир», — предположил он и крикнул поднимавшемуся в кабину Григорию: — Не серчай! Тебе тоже было бы не весело тащиться на буксире.
Нестеренко не ответил. Настроение у него не улучшилось даже теперь, когда Чернов повеселел: одну ложь пришлось прикрыть другой…
После отбоя Григорий остался наедине со своими мыслями. Иногда он любил эти минуты, когда ничто не отвлекает от раздумий и можно неторопливо разматывать клубок прожитого дня или доармейской жизни. Но когда сильно уставал за день, старался ни о чем не думать в постели и даже жалел, что у человека нет такой форточки, через которую можно бы выветрить из головы назойливые мысли, обкрадывающие солдатский сон.
И сегодня не спалось. О чем бы он ни думал, снова возвращался к случаю на дороге. Выходит, в каком-то отсеке мозга у него затаился вредный червячок. Таится до своего часа, а потом приказывает языку говорить «нет», когда надо сказать «да».
Совсем недавно на комсомольском собрании сержант Карпухин разводил руками, когда говорил о нем: «Не пойму я Нестеренко. Временами кажется, что есть в нем раздвоенность или вроде бы две души уживаются в одном Нестеренко: одна открыта людям, а вторая в раковине сидит…» Григорий вспыхнул от обиды, нетерпеливо перебил Карпухина вопросом: «Может быть, я за машиной плохо смотрю?» — «Нет, машина у тебя всегда в порядке, тут ты, Гриша, молодец». — «Тогда, может быть, я дисциплину нарушаю?» — «Этого за тобой тоже не замечалось… Да ты, Гриша, не сбивай меня, потерпи. Вот все выскажу, а там уж суди, как хочешь… Мы не забыли, какую красивую тумбочку смастерил ты под наш телевизор в Ленинской комнате. И как забудешь? Вот же она, всегда на глазах у всех. Еще шкаф для книг отремонтировал и отполировал не хуже мастера. Это же для нас ты делал, для всех. А потом вдруг временами показываешь свой индивидуализм. Получил посылку из дому и сразу спрятал в тумбочку, будто мы хотим отнять ее. В городское увольнение стараешься ходить особняком… То щедрый на добро, то вдруг уходишь в свою раковину».