Солдаты и пахари
Шрифт:
И опять задрожали лампы:
— К ответу их!
Побывали Тереха с Макаром в уездном городе на крестьянском съезде. Послушали, как долбили уездные большевики эсеров. Разогнать эсеровскую земскую управу, создать в селах волисполкомы, организовать ревтрибуналы, взять с буржуев в пользу Советской власти контрибуцию — с таким наказом вернулись домой. Вызвали в волость писаря, старшину, Гришку, еще несколько богатых мужиков и торговцев.
Почти уверенный в том, что Советская
— А ну, встать! — сказал ему Тереха.
— Что? — притворился писарь.
— Встать, говорю, контра! — забелел ястребиный Терешкин нос. Писарь поднялся.
— Сегодня к двенадцати часам выплатить контрибуцию — пятьдесят тыщ. Скот, лошадей сдашь. Лавочки твои закрываем для передачи казне. Все.
Писарь нервно осклабился.
— Веско, Терентий Ефимович, но, к сожалению, невыполнимо. Не имеешь права. Из-за женщины на меня гнетешь. Я тоже знаю, куда обратиться!
— Не выполнишь решения, завтра буду судить тебя судом революционного трибунала!
Это оказало действие. Сысой прослезился. Руки его тряслись. Расстегнув рубаху, достал с гайтана замшевый кошелек, похожий на солдатский кисет, ловко перевернул его, высыпал на стол кучу золотых.
— Возьми! Только не обижай! — в голосе сквозило: «Ну вот, на этом и уладим!»
Тереха секанул по столу кулаком так, что золотые подпрыгнули, зазвенели.
— Вон отсюдова, гад!
Подхватился бывший писарь, вылетел из волости и, свалившись в ходок, укатил.
Через малое время пришел Гришка. Он был хмур, лицо в сизых отеках. Тереху опахнуло перегаром. Остекленились глаза у Гришки, не мигали.
— Контр-р-р-р-ибуцию брать? — икнув заговорил он. — Разорить хочешь? Брат! Озолочу тебя, не разоряй. Тестя моего тоже не тронь. Что он тебе плохого сделал… Мы еще пригодимся тебе… Потом ведь, кровью нажито!
— Чьим потом и чьей кровью?
— Братишка, неужто не веришь? Разве не веришь? Побойся бога!
— Я бога давно не боюсь!
— Мать у нас одна, кровь одна, Тереша! А?
— Кровь одна? Нет. Твоя белая, сукровица!
— Ну поглядим. Мы ишо поглядим! — Гришка засеменил к выходу. — Мы вам покажем!
Макар принимал богатеев тихо, без крику и излишних разговоров. Впускал по одному, перекладывал браунинг с одного края стола на другой и говорил:
— Распишись.
— Где расписаться?
— Вот тут. Золото, какое есть в списке, — сдать. Ясно? Второй раз вызывать не буду.
Знали толстосумы: этот «посельга» шутить не любит. Трусили.
Поздно вечером Тереха с Макаром собрались идти по домам, но в дверях встретили Ивана Ивановича.
— Товарищи! На минутку можно вас?
— Что случилось?
—
Тереха взял из рук Ивана Ивановича измятый листок.
— Когда это вы сообразили?
— Вчера еще. Все мужики просют. Надо. Тереха прочитал:
«Дорогой ты наш Владимир Ильич! Мы, мужики Родниковской волости, приветствуем Советскую власть. Мы признаем ее за главную силу в нашей России! Будем берегчи Советское государство, потому как оно наше, родное. Да здравствует товарищ Ленин и Советская власть!»
— Дельно! — одобрил Макар.
— И еще у меня к вам такой вопрос: откуда он, Ленин-то, не слышали? В Елошанке у меня кум живет, тоже Ульянова фамилия и сыновей у него шестеро… Не из них ли?
— Нет! Владимир Ильич волжанин, из городских, — объяснил Макар. — Это я точно знаю.
Оторви Голова улыбался.
— Я мыслю так, хотя он и из городских, но крестьянствовать ему, наверное, приходилось.
Перед севом волисполком делил землю кулаков. Лошадей, телеги, сбрую, плуги раздавали бедным.
— Эй, дядя Иван, в волость тебя, к самому товарищу Тарасову! — крикнул в окошко десятник.
— Сейчас, — Оторви Голова свесил ноги с кровати. — Секлетинья! Рубаху давай! Вышитую!
— Ой-ё! Да ты, Ваня, никак рехнулся. Мы же ее про свят день берегем!
— Волость, Секлетинья, — это Советская наша власть. И туда реможным ходить не след.
Обкорнав овечьими ножницами нависший над губой волос, надев новую рубаху, Оторви Голова пришел в волисполком, к Макару.
— Вот, Иван Иванович, решили мы на исполкоме оказать тебе помощь, как беднейшему пролетарию.
— И что же это будет за помощь?
— Иди на приемный пункт, выбирай любую конягу. Сбрую, если надо, тоже возьми. Это от Советской власти, навовсе, то есть на вечное пользование.
Задергалась у Оторви Головы щека, покраснел нос.
— Спасибо! В жизни етого не забуду! — заплакал.
— Там Савраска писарев стоит, — тихо продолжал Макар. — Хотя и староват, годов семь мерину, но его бери. Могучий конь, работяга. Я сам его выпестовал с жеребячьего возраста!
Иван Иванович привел Савраску в полдень. А к вечеру уже успел кучу дел переворотить: телегу подремонтировал и смазал, стойло в пригоне отгородил, ясли починил, за сеном к одоньям съездил.
— Телегу, говоришь, давали, чего же ты не взял? — спрашивала Секлетинья.
— Зачем нам другая телега? Своя есть, и хватит.
— Ну и глупой же ты, Ваня. Да мы бы продали ее. Вот тебе и деньги.
— Что-о-о-о? — индюком налетел Иван Иванович на бабу. — Продать? Власть народная дарит, можно сказать, доверяет нам, надеется, а ты глядишь, как бы ее облапошить!