Солдаты империи: Беседы. Воспоминания. Документы
Шрифт:
«Давно отлетали свое самолеты, на которых рисковал жизнью летчик-испытатель Громов, и его рекорд дальности полета перекрыт уже вдвое»,- пишет в послесловии кандидат биологических наук А. Брагин.
Это человек не был подвластен никаким авторитетам, кроме законов авиации. О нем говорят как об интеллектуальном летчике. Профессор – и по званию, и по сути профессор. И среди испытателей он, наверно, все-таки останется под номером один.
Чкалов мечтал облететь земной шар без посадки. Валерия Павловича уже не было в живых, а Громову
Я спросил как-то у Байдукова:
Георгий Филиппович, а Вы перед войной собирались облететь земной шар в составе громовского экипажа, когда Чкалова уже не было?
Конструктор самолета БОК (Бюро особых конструкций) сидел в Бутырской тюрьме. И моторист, дизельщик, тоже сидел. Эти БОКи делал смоленский завод для экипажей Чкалова и Громова. Я свой пригнал из Смоленска в НИИ ВВС. Но вскоре нам заявили, что эти дизельные моторы засекретило правительство. Нас вызвали к Молотову и сказали, что решено у Сталина эти моторы не показывать за границей. Поэтому наш перелет пока застопорили. Это уже после гибели Чкалова. У меня в составе экипажа сменным летчиком и штурманом был Спирин, а основным штурманом остался Беляков. А Громов должен был лететь со своим экипажем.
Слух был, что после смерти Чкалова хотели вас объединить: Громов, Байдуков, Беляков.
Да, так намечалось. Но мы с Громовым не особенно, потому что мы разных характеров люди. Он более интеллигентный человек, все же сын врача, ну а я- сын рабочего. И он суховатый, более жесткий человек. Не жестокий- жестоким он, пожалуй, не был, а жестким был.
Да, все-таки Громов – «великий нелюбимец». И не только потому, что Сталин был куда теплее к Чкалову. Казалось, весь народ больше симпатизировал Чкалову. В чем тут дело?
Думается, прежде всего, в национальном характере, которому ближе тот, кто доступнее, не эталон. А Громова считали эталоном. Об этом мне и Молотов говорил.
Громов не только вызывал зависть тем, что дотянуться до его летного мастерства было невозможно, но и раздражал многих. Представьте авиационного генерала, который ездил в части и к начальству не на машине, а на коне- четкий, аккуратный, начищенный… («На машине я застряну, а на лошади всюду проеду.»)
«Передо мною был принц Уэльский!» – вспоминала о фронтовом Громове одна известная актриса.
Командующий воздушной армией С. И. Руденко требовал от командиров дивизий каждый день приезжать к нему на доклад. Громов послал вместо себя начальника штаба.
А где командир дивизии? – спросил Руденко.
Спит, просил не будить.
Руденко приказал разбудить Громова и доложил Сталину.
Ну и что, разбудили?- живо поинтересовался Сталин. По его тону Руденко быстро сообразил, что с Громовым связываться не стоит.
…К концу войны Громова повысили в звании и назначили на высокую, но не слишком весомую должность…
В одном из моих стихотворений об этом человеке есть строки:
Он был из умных и лихих, тех, что не всякому приятны, но больше не было таких, да и не
Громов был со всеми на «вы» и, прежде всего, с самолетом. Чемпион страны по штанге в двадцатые годы. Как много дала природа этому человеку, а, верней, сколь многого он добился сам! Друзья называли его «Слон», а точнее – «Слонни». «Знаете, Слонни…» – обращались к нему. «Слонни» многое объясняет.
«Чкалова любили, у Громова учились»,- сказал мне Герой Советского Союза Марк Галлай. А я вспомнил двух хоккеистов, не знаю, кто из них был выше по таланту – Валерий Харламов или Александр Якушев,- но оба были великими на льду. Однако больше любили Харламова- маленький, юркий… И погиб рано…
И Чкалов погиб молодым.
Я написал стихотворение «Два пилота».
Чкалов вырос,
в душах возвеличась, а рекорды Громов покорил. Чкалов был народ,
а Громов – личность, каждый, как любовь,
неповторим.
Чкалов -
неуемная натура, до хитринки искренний талант.
Громов -
скрупулезная культура, строгий, романтический педант.
Громов -
нет и не было надежней,
Чкалов -
риск, отвага и азарт. Громова встречали по одежке: кепка не повернута назад.
И шнурок – гагаринский, в волненье, Чкалову пошел бы – ерунда! С Громовым, вне всякого сомненья, это б не случилось никогда.
Чкалов -
не придумаешь заране для души пределов, рубежей. Громов -
так рассчитано заданье – кровь не шла из носа и ушей.
Чкалов был стихия, бездорожье, Громов жил, мгновенья не сгубя. Чкалов был на каждого похожим, Громов был похожим
на себя.
Мне передали, что, когда это стихотворение прочитал старший из Коккинаки, Владимир Константинович, дважды Герой, он сказал:
– Я бы эти стихи положил в личное дело и Чкалову, и Громову.
Нина Георгиевна зовет нас на кухню обедать. А мы с Михаилом Михайловичем одолели уже бутылочку армянского под лимончик да апельсинчик. Замечу, что Громов, видимо, относился к тому меньшинству русских людей, кому выпитое спиртное не мешает быть трезвым, обостряет мозг, делает мысли интереснее и мудрее. Таким свойством, помнится, обладал мой «крестный» в поэзии Ярослав Смеляков…
Нина Георгиевна оставила нас в кухне и куда-то ушла по своим делам, а Михаил Михайлович, сидя на табуретке, потянулся к холодильнику. У него болела нога, и он, придерживая ее, открыл холодильник со словами: «С женами нормально не пообедаешь!» – И достал 0,75 водки.
Осилили и этот «огнетушитель». И когда вернулась хозяйка, мы пели дуэтом хорошие русские песни. Затем стали укладывать спать Михаила Михайловича. С песней он и пошел от стола. Так мы отметили его 85-летний юбилей.
Жить ему оставалось меньше года. Сердце оказалось единственным мотором, с которым он не смог справиться.
…Хоронили его в «Татьянин день», 25 января 1985 года. Тепло, ноль градусов. С деревьев падал иней. На Новодевичьем кладбище возле старого крепкого дуба закопали Громова. Повесть о жизни, сказка о бессмертии.