Солдаты мира
Шрифт:
— Огонь!
Тугое эхо разорвавшегося снаряда ударилось в Родиона. Он вздрогнул не от испуга, но оттого, что серый фонтан земли и снега брызнул в небо сразу после его крика: «Огонь!»
Батарейцы обложили цель снарядами. Командир дивизиона, как ребенок, вскинул руки и по-медвежьи сгреб в охапку обалдевшего Фомина. У начальника штаба в беззвучном смехе колыхались плечи. Солдаты счастливо и смущенно улыбались.
Целый день кружил второй дивизион по бесприютной степи, с разных флангов обстреливая «противника». Степь была в колдобинах и рвах. Уразбеков, как шаман, колдовал
— Давай рацию, Родион. Обопрись на мои плечи. Трусцой сможешь?
— Смогу, Глеб, — сквозь зубы бросил Родион и успел заметить на обмороженном лице Ларина короткое замешательство. Они впервые назвали друг друга по имени…
Обедали в степи. Ефрейтор Газарян, дивизионный кок, отвалил каждому по миске горячих щей и гороховой каши, выудил из бачка по жирному куску баранины и побаловал чаем, из которого мороз еще не выстудил жар.
В лагерь возвращались под фиолетово-пепельным небом. Ветер вконец ошалел, дубасил по тугому брезенту, швырял в глаза горсти едучего, как табак, снега.
После ужина, слегка оттаяв у печки, ребята стреканули к штабным будкам: возле них, на затертом экране, натянутом между двумя столбами, сегодня показывали первую серию «Гамлета». У Родиона распухло колено, он лежал на холодном матраце и разглядывал веер звездочек, которые выжег на палатке сноп вылетающих из поддувала искр. Слушая сквозь брезент захлебывающийся голос Иннокентия Смоктуновского, Родион думал о том, что, как бы ни были глубоки и мучительны страсти в книге и на экране, — они все-таки вне конкретной жизни и лишь соотносимы с ней. Он настороженно прислушивался к себе, боясь спугнуть с души тихую радость.
Весь день представлялся ему цепью удивительного везенья — так хотелось, чтобы эти десять степных часов не были случайными. А когда в палатку снова густо набились ребята и снова шибануло крепкой вонью махры и портянок, накрученных на голенища валенок, когда вновь брызнула веселая куролесица былей и небылиц, Родион окончательно понял, что этот день ему не в чем упрекнуть. Он взял из пирамиды автомат и не спеша разобрал его. Большаков располосовал на мелкие лоскутья старые застиранные кальсоны и каждому солдату роздал по тряпице. Родиону он протянул лоскут побольше и улыбнулся.
— Ты, говорят, сегодня покорил начштаба. Не ожидал я от тебя такой прыти.
— Если б не Цветков, копать бы сейчас Фомину траншею в парке, — добавил Телятин, протирая запотевшую буссоль. — Растяпа же ты, Николай. Лучше бы голову забыл в палатке, чем противогаз.
— Нет, голова-то его как раз и пригодилась нам. Дальность отмерил, как в аптеке. Комдив едва не задушил его от радости, — засмеялся Махарадзе.
Всем было хорошо и уютно. Сыто урчала печка, звонко и чисто стучали затворы автоматов, щелкали
Что-то случилось с Лариным. Он целый вечер отмалчивался, наспех смазал автомат маслом и нырнул под шинель. Перед этим он несколько раз прострочил глазами исхлестанный чернилами листок, выдранный из тетради для первого класса, скомкал его и швырнул в печь. Ребята это видели, но с расспросами не лезли — успеется. Настроение у всех испортилось. Те, кто получил веселые письма, стали заново, с пугливой недоверчивостью перечитывать их, что-то выискивать между строк.
Утром, во время учебно-тренировочных занятий, Ларин нерешительно подошел к Родиону, который счищал с аккумуляторов солевую накипь, и протянул ему кисет с махоркой. Такие кисеты были у самых заядлых полковых табачников.
— Спасибо. Не курю, — смутился Родион.
— Ах да… Совсем забыл, — усмехнулся Ларин, и лицо его стало еще тоскливее.
Он сделал пару глубоких затяжек, о чем-то мучительно раздумывая, и пытливо покосился на Цветкова. Родион с тревогой ждал.
— Ты, я знаю, не больно словоохотлив с простыми смертными. А со мной и подавно. Презираешь меня, дубину стоеросовую? Вижу. Твое дело. Нам ведь делить нечего.
— Давай без предисловий. Что нужно? — нахмурился Родион.
— Письмо я вчера получил. От жены. Требует дать согласие на развод. Не знаешь, как это делается? Для меня легче пушку разобрать и собрать…
Родион растерянно повертел аккумулятор в руках и затискал его обратно в ящичек.
— Ты серьезно решил? — спросил он.
— Стерва она, — разбито уставился в снег Ларин. — За что и любил только? Мне друг на днях отписал, что она с одним трактористом снюхалась. Батя мой набил ей морду. Из дому хотел выгнать. Не верил я. Сама в письме призналась. Чернила со слезами размешивала. Сына я ей хрен отдам.
— Может, тебе съездить к ней? Поговори с замполитом.
— Бесполезно. Я за себя но ручаюсь. Тюрьмой или дисбатом моя поездка обернется, — Он сплюнул махорочную слюну в траншею и выжидательно взглянул на Родиона.. — Послушай, Цветков. Всю ночь я письмо ей сочинял. Вроде складно выходило. А как сел за бумагу — одни матюки под перо запрыгали. Девять листков испортил. Тогда я подумал: а что, если тебе десятый листок написать? Пропиши ей от сердца. Мол, так и так: простил он тебя, дуру деревенскую, и сам прощения просит. Сделай доброе дело, Родион. Чем черт не шутит.
Родион снова потянулся к аккумулятору, пытаясь погасить волнение. Опять ему стало так хороню, как и вчера вечером.
— Ладно. Я попробую, — сказал он дрогнувшим голосом.
После обеда, прямо в парке, состоялось комсомольское собрание. Солдаты примостились на подножках машин, на заледенелых бревнах. За железными столиками для ПУО восседали члены президиума. Родион начал собрание сбивчиво: выдержать на себе столько глаз было невыносимо. Выручил его замполит. Он ловко перенес все внимание на себя, быстро выровнял собрание. И опять Родион с досадой вспомнил, что заместитель командира дивизиона по политической части всего на год старше его.