Солдаты мира
Шрифт:
Родион загородился спиной от ветра и долго стоял в такой нищенской позе, прижав руки к груди, напоминая уставшего боксера. Теперь, когда первоначальный страх прошел и все внимание переключилось на вязкую боль в замерзающем теле, он понял, что рано или поздно ребята его найдут, и поэтому самое главное сейчас — беречь силы. Он вспомнил, что в подобных случаях человека клонит в сон — об этом он столько раз читал в книгах, — но, прислушавшись к себе, он с облегчением отметил, что спать ему не хочется. Зато он почувствовал страшный голод, и от сознания, что он еще способен это чувствовать,
Ступая мелкими шажками спиной к ветру, Родион внезапно оступился и соскользнул в глубокую яму, больно стукнувшись затылком о твердый земляной выступ. Он испуганно вскочил и с удивлением огляделся: откуда здесь яма, которая, судя по небольшим заснеженным холмикам земли по краям, вырыта обыкновенной лопатой?! И тут же пришла догадка — ведь это солдатский окоп. Очевидно, какая-то батарея во время летних тактических учений стояла в «обороне». Родион мысленно поблагодарил тех солдат, которые, мозоля руки, в сорокаградусное пекло долбили ломом эту неподатливую землю, — теперь их окоп послужит рядовому Цветкову: в нем не так холодно, и ветер в бессильной злобе мечется над головой. Но вскоре не замедлила явиться дурацкая мысль, что сейчас он сидит в земной утробе как в могиле, а наверху стынет кладбищенская одинокость и пустота, — ему стало не то чтобы страшно, а противно. К тому же он подумал, что в этой берлоге ребята могут месяц искать его и не найдут.
Он сильным рывком выскочил из окопа, словно по сигналу «в атаку», и этот ловкий удачный прыжок ему даже понравился — он проделал его несколько раз и немного согрелся.
Отойдя от окопа шагов на десять, Родион с испугом почувствовал, что его опять тянет прыгнуть в окоп и прислониться к стене. Уж не хочется ли ему спать? В книжках вот так и замерзали. Нет, спать ему не хочется и не холод его гонит туда. Что же?
Оглядевшись но сторонам, Родион понял, что в окопе ему было спокойнее не только потому, что там не дуло, не обжигало ветром, но еще и потому, что в нем резко суженное четырьмя заледенелыми стенками пространство давало ощущение уюта. Но стоило ему подняться в полный рост над землей и окинуть глазами-разметавшуюся в белой горячке степь, как опять возникало чувство заброшенности.
Родиону вдруг до тоски захотелось подержать, почувствовать в руках что-нибудь тяжелое, твердое. Он вспомнил о бревне. Ему казалось, что, будь сейчас это бревно при нем, на плечах, ему было бы в десять раз легче. Почему-то вспомнилось, как он сгружал с ребятами бревна на товарной станции, как сладко было тогда чувствовать себя растворенным в такой же вот метельной ночи, в том радостном опьянении, которое приносила работа.
Потом они пили чай у Матвеича, спорили о смысле жизни — и это было прекрасно. Где сейчас Матвеич? Наверно, опять его маленькая сторожка набита шоферами и солдатами.
Мысль о Матвеиче почему-то сразу успокоила Родиона, словно повеяло на него той силой и добротой, о которой не догадывался, наверно, и сам старик. Родион даже почувствовал стыд за свой страх, когда представил на себе суровый испытующий взгляд Матвеича и его язвительную усмешку.
Не в силах продолжать бессмысленное хождение, это зловещее засасывание в степь, Родион все кружил и кружил вокруг окопа, подобно кукушке над разоренным гнездом, и пытался представить на своем месте ребят своего взвода — как бы они держали
Большакова и Ларина было нетрудно представить в такой ситуации только потому, что им как-то шло преодолевать холод и ветер. Они бы не сробели. Со своим охотничьим нюхом, по им одним известным приметам они быстро нашли бы солдатский лагерь. Запах дыма из походной печки за сто верст учуяли. А вот Кольке пришлось бы туговато, гораздо хуже, чем Родиону. Его вмиг ветром на землю сдует и снегом запорошит. Лицо у него станет покорно-виноватым, страдальческим. Именно это лицо и было бы неприятно в нем. Родион поймал себя на том, что, вспомнив Кольку, он машинально нахмурил брови. Ему как будто было необходимо думать так о Фомине, чтобы хоть чем-то успокоить себя.
Между тем ветер подул еще крепче, и стало так холодно, что отключиться от этого холода было уже невозможно. Но Родиона все-таки утешало то, что он еще чувствует боль в пальцах рук, и, значит, они еще не отморожены.
Он спрыгнул в окоп. Родиону опять остро захотелось курить, и снова он пожалел, что не курит. Надо будет обязательно попробовать. Он представил, как приезжает домой, входит к отцу в кабинет, небрежно вынимает из кармана пачку сигарет и предлагает: «Покурим, отец?» Тот конфузится, краснеет — то ли от счастья, то ли еще от чего, — робко выдергивает одну сигарету, неумело зажимает ее губами и подмигивает Родиону. Они весело и долго смеются, потом достают из холодильника бутылку сухого вина, нет, лучше водки, и пьют, и вспоминают. Да, это будет чертовски радостная минута! И он во что бы то ни стало должен дожить до нее.
Колька стал заметно сдавать, чаще спотыкался и падал на снег, с испугом чувствуя, что ему не хочется подниматься. Со вчерашнего дня у него забило нос насморком, и сейчас он глотал ртом холодный ветер и задыхался. Большаков, то и дело поглядывая на Кольку, внезапно сгреб его в охапку и поволок к тягачу.
— И не ерепенься. А то влеплю два наряда вне очереди, — крикнул он.
Кольке было стыдно чувствовать себя беспомощным, но сопротивляться уже не хотелось. «Маленько передохну и — опять в цепь», — утешался он.
В тягаче было тепло и сухо, крепко пахло машинным маслом.
Когда стали отходить пальцы на руках и ногах, Колька сцепил зубы от боли и отвернулся от Петьки Шаповаленко, водителя тягача. Вдобавок ко всему его потянуло в сон.
— Сосни чуток. Не стесняйся, — насмешливо бросил Петька.
— Ничего. Перезимуем.
— Цветков не земляк тебе?
— Земляк. Тоже рязанский, — оживился Колька и удивленно подумал про себя: почему он забывал все это время, что Цветков из Рязани?
— Я его мало знаю. Но слышал, что он странный какой-то. Со звездами в голове, — сказал Петька.
— Есть маленько, — согласился Колька. — Но парень хороший. Умный…
— Жалко парня. Он ведь без шинели, в одном ватнике. В такую круговерть можно в два счета погибнуть. Черт его дернул с этим бревном. Как ты думаешь, продержится он? — спросил Петька и, по услышав ответа, повернулся к Кольке: тот уже мирно посапывал, изумленно приоткрыв рот.
Через несколько минут от резкого толчка Колька вздрогнул и проснулся. Он воровато притих и украдкой покосился на Петьку: тот сделал вид, что будто ничего не заметил.