Солдаты мира
Шрифт:
— Шабаш. Хорошего понемножку, — спохватился Колька и выпрыгнул из тягача.
Он догнал свою цепь и пристроился возле Большакова, который, закрывшись от ветра согнутой в локте рукой, не сразу заметил его. А когда увидел, вернее, почувствовал рядом знакомое сопение, то приободрился и с некоторой долей бахвальства похлопал Кольку по плечу: «Оттаял, воробей?»
Колька для солидности промолчал, считая ниже своего достоинства отвечать на такой унизительный вопрос.
Слева от Фомина, по-бычьи нагнув большую голову, шагал Ларин. Усталости он почти не чувствовал, болела только правая щека, которую он отморозил в
Все это время он думал о Цветкове. Ларин иногда ловил себя на том, что думает о нем как о несуществующем, нереальном человеке. Разом вдруг отхлынуло от сердца то враждебное, что он испытывал к этому замысловатому парню, и осталось только хорошее; но Ларину было все равно как-то неловко — обычно так думают о покойнике.
В самом начале, когда Цветков пришел к ним во взвод из карантина, Ларина раздражала в нем именно эта непохожесть на других. Отсюда он делал вывод, что Цветков неизбежно должен презирать других, и в первую очередь Ларина, потому что он был грубее всех с ним. Это предполагаемое презрение и зазнайство в Родионе особенно злили Ларина, внушали ему странную неуверенность в себе и унижали самолюбие, а унижение он не выносил ни в каком виде.
Но поело того письма, которое он сам попросил написать Родиона, Ларин немного потеплел к нему.
Ночь рассосалась, и сквозь серые тучи на рябом небе проступил бледный желток солнца. Идти стало легче, потому что ноги уже не так часто проваливались в ямки, как в темноте.
Вскоре солнце набухло теплом, и снег остро вспыхнул разноцветными иголочками — от него заломило уставшие, исхлестанные ветром глаза. И солдаты вдруг опять почувствовали, что зиме конец, что даже эта проклятая степь подвластна весне.
Замполит дивизиона охрипшим голосом объявил перекур. Все жадно задымили, но шуток не было. Курили молча и хмуро.
Больше всего Родион боялся за руки. Мысль о том, что он не сможет держать в руках кисть, была самой мучительной. В последние дни ему хотелось рисовать, но он с тоскливым наслаждением растягивал это желание. Во сне он писал одну и ту же картину: возле походной печурки, прищемив коленями тяжелые крестьянские руки, солдат немигающе и задумчиво глядит в огонь, а за его спиной, как за отвороченным пластом земли, в деревянной некрашеной пирамиде холодно вспыхивают стволы автоматов. Эту картину он обязательно напишет дома. Он будет работать над ней по утрам, не торопясь и не отвлекаясь на мелочи. Каждый мазок принесет ему счастливую грусть воспоминаний — по заново воскресшим ощущениям этих незабываемых дней, он и будет сверять точность своих линий на полотне. Только не дай бог отморозить руки!
Родион оттягивал зубами край хрустящих, как жесть, рукавиц и вдыхал в их студеную пасть свое последнее тепло. Тоскливое отчаяние в нем схлынуло давно, как только вспыхнула ликующе простая и неоспоримая мысль о том, что его обязательно будут искать ребята, — ведь не бросят же они его одного в степи. Колька, наверно, уже весь полк на ноги поднял.
Неужели кто-то будет проклинать его за то, что он отнял дорогие часы солдатского сна?
Ведь он хотел обогреть их — да вот не получилось. Но совесть его чиста: он не искал их расположения, не заискивал перед ними, — ему просто хотелось обогреть
Ему ничего не надо от этих простых и бескорыстных парней: ни благодарности, ни восхищения, ни дружбы, — только пусть всегда будут рядом.
Родион никогда не думал, что может так тосковать по ребятам, по их шутливому и доброму слову. Неужели он когда-нибудь отмахается и забудет все то, что они ему подарили и что он сам взял у них? Не дай бог! Только бы выжить, не сдохнуть, как заблудшая тварь, в этой проклятой дремучей степи — как ему теперь необходима жизнь.
Но где же ребята? У него уже больше нет сил драться за свое бренное тело. Он сейчас упадет на мартовский, последний снег этой бесконечной зимы, и ему будут сниться африканские страусы и всякая другая чертовщина. «Далеко-далеко на озере Чад изысканный бродит жираф»… Зачем вертится в мозгу эта дурацкая строчка? Сам он жираф. Дома он разломает все батареи парового отопления, построит с отцом белопузую русскую печку и будет на ней спать.
Неужели в детстве, у бабушки, он когда-то испытывал такое счастье? А баня? Ведь он и в деревенской бане мылся — жарища стояла похлеще, чем в Африке. Отец стегал себя березовым веником по костлявым бокам и с нежной истомой похрюкивал. Иногда он брал ковш кипятковой воды и плескал на белые каленые камни. Словно из проколотой футбольной камеры, с шипом и свистом вырывалось жирное облако пара, и отец тогда казался всемогущим колдуном из сказки. Мама однажды угорела. Теряя сознание, она выбила плечом набухшую дверь и упала на снег.
И он сейчас тоже упадет. Но как ему хочется жить, мама! Прости его. Теперь он с ужасом вспоминает, что за всю жизнь так и не сказал тебе, что любит тебя. Может быть, поэтому ты так мучительно умирала. И отец, наверно, тоже только перед свадьбой говорил тебе, что любит, а потом вспомнил про диссертацию и забыл про тебя.
Твой сын тоскует по людям, мама. Ты видишь, уже почти рассвело. Ветер приутих и только иногда бьется в последних конвульсиях. У неба землистый цвет лица, как у больного перед выздоровлением. Не вмещаясь в глаза, виновато и робко обнажилась забытая богом степь — это с ней, как с матерой волчицей, я схлестнулся, мама.
И, кажется, победил.
Меня все равно найдут.
Ты слышишь выстрелы?
Это мои ребята. Я знал, что они спасут меня. Ах, какие это ребята, мама! Надо бежать к ним. Но я уже не могу. Я стою на коленях и плачу, как мальчишка. Мои слезы должны сейчас растопить воск, но я их не чувствую на своем омертвевшем лице. Вот я увидел первого человека, вот второго, третьего… А вот уже их целая цепь. Эта цепь растет, становится плотнее. Там не хватает одного звена!
Я буду жить, мама. Прости меня.
Работал слесарем, тренером, учился в театральной студии. После окончания Ульяновского пединститута учительствовал в Таджикистане. Служил в Советской Армии. Член Союза писателей СССР. Живот и работает в Ульяновске.
Вышли в свет книги «Подземная вода», «Метеорный дождь», «Кулаки Пифагора», «Тень аиста».
Владимир Возовиков
СЫН ОТЦА СВОЕГО
Повесть