Солдаты неба
Шрифт:
— Подожди хорохориться! — заметил рассудительный сосед. — Придется еще вдоволь налетаться на всякие задания.
У столовой Лазарев обратился ко мне:
— Разрешите сходить поужинать к земляку. Он работает в БАО. (Так сокращенно называли батальон аэродромного обслуживания). У него день рождения.
Я знал, что Лазарев утром получил письмо от матери. Она сообщила о смерти его отца. Поэтому отпустил: пусть поговорит с земляком, все легче будет на душе. Однако предупредил:
— Только долго не засиживайся: завтра, может,
На другой день около четырех часов утра мы после легкого завтрака уже были на аэродроме. Перед полком стояла задача: прикрывать наземные войска. Первой идет наша эскадрилья. Лазарев от земляка явился прямо к самолетам и доложил, что он готов к полету. Было еще темно, но запах спирта выдал состояние летчика.
— Вчера не перебрал?
— Нет. Только фронтовые сто граммов.
«Надо отстранить его от полетов», — подумал я. Лазарев, видимо, по моему молчанию об этом догадался и поторопился пояснить:
— Я чувствую себя прекрасно!
— А сколько времени спал?
Сергеи по характеру прям и не любил фальшивить, а тут что-то замялся.
— Значит, не спал?
— Проболтали. А потом, вы же знаете, я в эскадрилье все равно бы не заснул: отец из головы не выходит.
— Иди в палатку и отдохни часика три.
— Что я, маленький, и не знаю, что делаю?
— Вот именно не маленький и должен понимать, что бой — не развлечение. До полетов пока не допускаю. Иди спать, — приказал я.
Летали вчетвером. Немецкая авиация, получив подкрепление, перешла к активным действиям. С утра был большой бой. Нашей четверке .досталось. Но все обошлось благополучно. И снова вылет.
Прежде чем подать команду «По самолетам», оглядел каждого и в последний раз убедился в готовности летчиков выполнить задание.
Мой ведомый — лейтенант Дмитрий Аннин — исполнительный и вдумчивый человек. Это, безусловно, положительные качества на земле. В воздухе же, где порой действия опережают мысли, он бывает медлителен. Но это не мешает ему быть храбрым и смелым.
Вторая пара — Алексей Карнаухов и Сергей Лазарев. Карнаухов — осторожный и расчетливый. Ведомым у него Сергей. Как летчик он еще не сформировался, горяч и суетлив, часто допускает ошибки. Но, летая с осторожным ведущим, стал более вдумчив, расчетлив и постепенно изживает свою, залихватскую резвость.
После бессонной ночи я и во второй полет не хотел его брать, но он буквально упросил меня, доказывая, что успел отдохнуть. И все же меня тревожили сомнения. Надо было убедиться в его настроении. Зная, как удручающе действуют перед вылетом всякие вопросы о самочувствии, шутливо говорю:
— Ну, теперь у тебя, после отдыха, силенок хоть отбавляй.
Сергей одернул свою короткую гимнастерку и, вытянувшись в струнку, бодро ответил:
— Готов к любому заданию!
— Его бравый вид и рвение взяли верх над моими сомнениями. К тому же шестеркой-то лететь будет веселее, чем четверкой: сейчас —
Иван Моря, проявляя бурное нетерпение, переминался с ноги на ногу. Понятно было его душевное состояние. Недалеко отсюда, в селе Рябухино Харьковской области, у него остались в оккупации родные. Поэтому он воюет с особым рвением.
Рядом с Моря — его ведомый Демьян Чернышев. Парень по богатырской комплекции под стать своему ведущему. Его спокойная натура словно уравновешивала буйность Моря.
Демьян, несмотря на кажущуюся неуклюжесть, обладал быстрой сообразительностью и светлой головой. Тесная дружба Чернышева и Моря хорошо помогает им понимать друг друга, в воздухе. Случается, без единого слова, без заметного движения самолета они согласуют маневр и даже замысел боя. Это делает их пару стремительной по натиску и расчетливо-дерзкой по приемам борьбы. Поэтому-то им я и поставил задачу: лететь выше нашей четверки и охранять нас от истребителей противника. Мы же будем бить бомбардировщиков. Сомнений нет. Каждый готов к полету, и все же спрашиваю:
— Все ясно?
Короткая пауза. Потом нестройные, отрывистые ответы.
Такой вопрос задают все командиры перед вылетом. Это не какая-то формальность или традиция, а внутренняя потребность и начальника и подчиненных убедиться в понимании друг друга. В этот момент каждый как бы сливает свою волю с волей коллектива, и группа уже представляет единый кулак по замыслу и цели.
Смотрю на часы. До вылета еще десять минут. Предупреждаю:
— Через пять минут всем спокойно сесть в кабины. Заработает мой мотор — сигнал для запуска. Летчики расходятся по самолетам.
На земле не может быть покоя,
Пока сердце рвется в облака… —
запел Моря, вразвалочку направляясь к своему «яку».
— После войны, Моря, иди в Большой театр, — пошутил Карнаухов. — Михайлов состарится, заменишь его.
Парень расплылся в доброй улыбке, но даже в ней чувствовалась суровая сосредоточенность. Летчик жил уже небом, а пение — не что иное, как предбоевое волнение. При возбуждении Моря всегда что-нибудь напевал.
Медленно надеваю парашют, медленно сажусь в кабину самолета. Медлительность, видимо, свойство натуры, когда ты сосредоточен. Посмотрел на часы. Через минуту запуск. Кругом тишина. Только сорока, виляя хвостом, беспокойно кружится над головой, перелетая с ветки на ветку.
— Тут у нее гнездо, — перехватил мой взгляд техник Мушкин.
Я молча кивнул. Не хочется сейчас ни о чем постороннем ни думать, ни говорить. Любой посторонний звук, любое движение отвлекают, и ты, отмахиваясь от них, словно от надоедливой мошкары, продолжаешь жить в напряжении своими мыслями о предстоящем бое, не замечая ничего, что не относится к полету. Техник это понял и смолк. Шестерка спокойно вырулила на взлет, но вместо разрешения командир полка тревожным голосом передал по радио: