Солдаты неба
Шрифт:
На какое-то мгновение забываю про остальную тройку. «Мессеры» полностью предоставили меня во власть своего вожака. Летя по прямой, с повернутой назад головой, я впился глазами в стремительно догоняющего меня черноносого истребителя. О пилотировании не думаю. Самолет как бы растворился во мне. Сейчас он — продолжение моих рук, ног и мыслей. Все внимание на врага. Диск бешено вращающегося винта «мессера» блестит на солнце двумя горизонтальными линиями, похожими на шевелящиеся усы. Надвигаясь, они словно обнюхивают меня. В эти секунды чувствую все движения противника, пожалуй, лучше, чем свои: невпопад шелохнись самолет — и я пропал. В такие критические моменты чувства приобретают абсолютную
Креплюсь. Жду. Мгновение решит успех короткой схватки. Но от такого мгновения, когда тебе в затылок наводят пушки и пулеметы, в жилах стынет кровь и секунды кажутся вечностью! Только бы не прозевать, когда враг начнет отворот!
Фашист, не понимая, в чем дело, снова ловит меня в прицел. Но ему это по-прежнему не удается. Он так быстро сближается со мной, что вот-вот врежется. Такие оплошности летчики допускают в азарте боя. На миг становится жутко: а вдруг, увлекшись, действительно врежется? Успокаивает то, что он не стреляет, значит, действует хладнокровно, а такой не допустит столкновения: у него расчет. На всякий случай я приготовился в любой миг отскочить от таранного удара. Зачем погибать из-за ошибки врага, лучше ему предоставить такую возможность. От нетерпения рождается мысль: убрать газ — и враг обгонит меня. Но тогда потеряю нужную скорость, и он поймет, что я его вижу, и примет защитные меры.
Наконец-то черноносый, не желая пугать меня стрельбой и убежденный, что я не вижу его, отваливает вправо, чтобы снова повторить атаку. Его машина с желтоватым брюхом правее меня.
Сколько я ждал этого мгновения! Резкий доворот — враг вчеканился в прицел.
Очередь!
«Мессершмитт», пронизанный в упор моим огнем, взрывается. Но только я отскочил от облака огня и дыма, как рядом подавался другой фашистский истребитель. Стреляю. Враг шарахнулся в сторону. Я за ним. Вторая очередь, третья… Попадание есть, но чувствую, что поспешил, огонь не смертелен. Хочу поточнее прицелиться. Не тут-то было: истребитель закрутил размашистые бочки и в перекрестие прицела никак не попадается.
Конечно, на таких фигурах фашиста легко можно было бы подловить, но нельзя увлекаться. Помню о вражеской паре. Она, может, уже атакует меня. Осматриваюсь, кручу машину по горизонту.
Поблизости никого. Не верю. Продолжаю круто виражить. Пустота. Куда девались два вражеских истребителя противника? Один отстал, за ним вьется сизо-черный дымок… Ага! Значит, мне все же удалось еще одного подбить. Кто же приближается от солнца? И почему уходят «мессеры»? Ох и противное же сегодня солнце: как оно мешает! О нет… В точке я разглядел «яка». Солнце сразу стало добрым, ласковым. Теперь понимаю, почему фашисты бросили меня и удирают. Эх, милый, хороший, родной «як»!..
Обычно после возвращения из тяжелого боя молодые летчики очень возбуждены и разговорчивы: внутреннее напряжение само выливается наружу. Вместе с тем они, как правило, бывают необычно добрыми, мягкими, проявляют порой такую нежность и любовь друг к другу, что потом удивляются, как это их угораздило докатиться до подобных сантиментов.
На этот раз все были резки и требовательны к себе и товарищам. Мы уничтожили десять фашистских самолетов, два подбили. Но и сами потеряли Ивана Моря и Сергея Лазарева. Один из них выпрыгнул с парашютом, другой упал с самолетом. Все это произошло на территории противника.
В бою в полной мере выявилась зрелость летчиков, позволившая им критически взглянуть на свои действия. Не каждый из них, конечно, мог уже глубоко разобраться в сложных и напряженных перипетиях схваток, сделать обобщающие выводы, но трезво судить о них теперь умели все. Раньше летчики восторгались, удивлялись все еще не познанным явлениям сражений, чутко ловили каждое слово опытных товарищей, а иногда просто радовались, что довелось участвовать в воздушном бою, редко вдумываясь, как он прошел. Теперь же приобретенный опыт словно открыл им глаза, и они критически оценивали бой.
Карнаухов удивлялся, почему Лазарев в этом бою, сбив два самолета, потом допустил ученическую ошибку: не имея достаточной высоты, уходил из-под атаки «мессершмитта» пикированием. Точно плетью хлестнули меня эти слова: напрасно я взял Лазарева в полет после той бессонной ночи! Может, Сергей потому и допустил такую нелепую ошибку.
У Чернышева не стреляло оружие: перегорел предохранитель электроспуска пушки и пулеметов. Демьян не мог в напряженный момент боя защитить своего ведущего. Иван Моря, сбив одного «мессершмитта», изготовился уже для удара по второму, но.
— На моих глазах немец зашел в хвост к его «яку», — возмущался Чернышев. — Моря, конечно, надеялся, что я отобью «месса». И я бы его снял, прицелился хорошо. Нажимаю на кнопки спуска, а оружие молчит. Быстро перезарядил — опять не стреляет. Хотел рубануть винтом, но уже было поздно.
— Вот, глядите на виновника, — показал старший техник эскадрильи Михаил Пронин малюсенькую стеклянную трубочку в металлической оправе на концах [2] .
— Из-за такой плюгавенькой штучки погиб Моря!.. — еще больше расстроился Чернышев. — На кой черт тогда эти кнопки? Когда стоял механический спуск, отказов не было.
2
Электропредохранитель, чтобы не было перегрева проводов.
Демьян тяжело переживал гибель товарища. Грузный, обычно казавшийся неуклюжим, теперь он был не в меру подвижен и горячился, проклиная конструкторов кнопочного управления вооружением. Летчик ни слова не сказал, как ему самому, безоружному, было трудно в бою. А между тем Чернышев сделал, казалось бы, невозможное. После гибели Моря он один привлек на себя семь немецких истребителей и этим дал возможность нам разгромить бомбардировщиков. Все еще находясь под впечатлением боя, Демьян делал какие-то конвульсивные движения, словно продолжая сражаться. Его большая голова с черными растрепанными волосами то и дело дергалась, руки судорожно сжимались, маленькие глазки, казалось, совсем скрылись под крутым навесом бровей. Помощник командира полка капитан Рогачев, разглядывая перегоревший предохранитель, пошутил:
— Да, невелика штучка, а проволочка-то с волосок. Могли бы сделать и потолще. Ну хоть бы с палец. Демьян, не уловил шутки, подхватил:
— Конечно! Надежнее было бы. — И вдруг, поняв, что говорит не то, понизил голос: — Жалко Моря…
Да, Моря не стало. На фронте часто бывает: блеснет человек ярким светом своей недюжинной натуры, глядь — и нет его, проглотила война.
Мы до тонкостей разбирали действия каждого летчика и делали практические выводы. Очередь дошла и до Дмитрия Аннина. Ослабев от потери крови, он не мог стоять и сидел на земле. Нам не хотелось тревожить его расспросами.