Солдаты невидимых сражений
Шрифт:
Он порывисто встал и, зацепившись сапогом о нижнюю перекладину кресла, пошатнулся и сбил на пол прислоненную к столу трость Эркварта. Но тотчас же поднял ее и, держа в руках, нервно зашагал по комнате. Эркварт вздрогнул и быстро повернул голову в его сторону.
— Я не могу разобрать ваш почерк, мистер Денисов, — сказал он. — Прочтите, пожалуйста.
Неожиданное беспокойство Эркварта, его непроизвольно скошенный взгляд, устремленный на трость, попавшую в чужие руки, — все это мгновенно было замечено Дзержинским.
— Помогите ему, товарищ Денисов, — распорядился он и взял из его рук желтую трость.
Что-то пробормотав, Эркварт торопливо подписал протокол.
—
— Какая красивая палка у вас, — рассматривая ее, сказал Дзержинский.
— Подарок приятеля, помощница моей больной ноги… Мистер Дзержинский, разрешите угостить вас моей хорошей папиросой?
— Но она очень легкая…
— Напротив, табак крепкий, первого сорта…
— Нет, она очень легкая, чтобы опираться на нее… Я это… о вашей палке, господин Эркварт, — не спуская с него глаз, сказал Дзержинский и неожиданно перебросил ее мне: — Посмотрите, дорогой Кузин!
— Набалдашник отвинчивается? — спросил я, только сейчас оценив исключительную наблюдательность Феликса Эдмундовича.
— Предполагаю, — коротко бросил он.
— Вероятно, отвинчивается, — из последних сил стараясь сохранить спокойствие, кивнул головой Эркварт. И безразличным тоном добавил: — Иногда такие трости бывают полые…
Я отвинтил туго притертый серебряный набалдашник. Настолько туго, что я даже повредил, сломав частично, нарез деревянного винта. Трость действительно была полой, и в ней, увы, ничего не оказалось. Тщательный осмотр набалдашника дал те же результаты. Денисов и я не сумели скрыть своего разочарования, Эркварт — своего явного удовлетворения.
— Получайте… — хмуро сказал Дзержинский, протягивая владельцу его разобранную на две части, поврежденную трость. — И простите за невольную поломку… Но если эта палка вам дорога как память о вашем друге, приятеле, оставьте ее: через час вам ее здесь починят, — добавил он.
— Благодарю. Но она действительно дорога как память о нынешнем дне, мистер Дзержинский, и поэтому я ее унесу с собой, — не без яда ответил обладатель трости.
Он схватил ее, а набалдашник сунул в карман пальто.
И вдруг теперь, когда, казалось, закончился безуспешно наш поединок с врагом, раздался резкий, надтреснутый от волнения голос Дзержинского:
— Положите обратно, Эркварт! Каждая палка о двух концах!..
И он сам, взяв трость из рук побагровевшего врага, стал быстро отвинчивать ее металлический наконечник. Да, каждая палка о двух концах!.. И второй, нижний конец ее тоже оказался полым… Из трости были извлечены несколько бумажек, свернутых трубочками.
— Эге, что это? — заглядывая через плечо Дзержинского, воскликнул Никита. — Чистые бланки удостоверений о немецком подданстве… Записка Гоца… да не простая! Феликс Эдмундович, ведь что же это… Какой-то Павлов выделяется для… для террористического акта против товарища Ленина?!
— А это что? — не сразу понял я содержание папиросного листа с нанесенными на него знаками, сделанными разноцветными карандашами.
— Это?.. Это, Кузин, дислокация. Помните, точно такую же солдат принес? Ну, что вы скажете теперь, господин Эркварт?
И в этом суровом вопросе Дзержинского уже звучал приговор.
— Почему вы решили, — спросили мы Феликса Эдмундовича, когда остались одни, — что нужно осмотреть и нижний конец трости?
— Это результат некоторой необходимой в жизни наблюдательности, — ответил он просто. — Обычно наконечник приколачивается гвоздиками, здесь же их, как видите, нет, — продемонстрировал он знакомую нам трость. — Однако наконечник можно также плотно набить, но в этом случае он бывает легким, прочно охватывающим дерево, а не таким, как этот: сравнительно тяжелый, медный. Такой не прибить
Когда мы остались вдвоем, Феликс Эдмундович посмотрел на меня смеющимися глазами, подергал свой золотистый ус и спросил:
— Ну, теперь вы понимаете, Кузин, какой каверзной державе мы подложили крупную свинью?
Я удивился этому простому вопросу — ну как же тут было не понять?
— Нет, — сказал он, — не той. Немцам, Кузин, немцам! Эркварт четыре года в России, и все четыре года он тайный агент германского генерального штаба. Тоже своего рода палка о двух концах… Англичанам это не известно… Ныне знает это Всероссийская чрезвычайная комиссия, призванная охранять революцию.
А. Марченко
В ГРОЗУ
Гроза, бушевавшая над городом весь день и весь вечер, приутихла, отступила в подмосковные леса, напоминая о себе лишь дальним озлобленным громыханьем.
Дзержинский остался наедине со своими мыслями. Не каждая ночь была столь щедрой — большинство их было несоизмеримо беспокойнее дней, — но если выдавалась такая, как эта, Дзержинский заставлял ее работать на себя.
Он открыл боковой ящик стола и извлек оттуда стопку газет. Почти в каждой газете была статья или речь Ленина.
Среди них была статья, которую Феликс Эдмундович перечитывал не один раз. И не только потому, что она говорила о самом насущном и животрепещущем — о главных задачах текущего момента, но и потому, что была предельно созвучна с настроением его души, вызывала жажду действия.
Дзержинский знал, что Владимир Ильич писал эту статью в поезде, в ночь на 11 марта, когда правительство переезжало из Петрограда в Москву.
Дзержинский представил себе и эту ночь, и этот поезд, и глухие леса по обе стороны полотна, спящие в морозном дыхании снегов, и подслеповатые огоньки на редких станциях, и часовых в тамбурах, и маленькое купе, в котором бодрствовал Ильич.
Там, где в звенящей мгле мчался поезд, и дальше — на многие сотни и тысячи верст окрест — стояли безжизненно застывшие корпуса фабрик и заводов, чернела земля свежевырытых окопов, к которым стекались отряды красногвардейцев, мерзли в очередях голодные, измученные люди.