Солдаты вышли из окопов…

Левин Кирилл Яковлевич

— Я вам говорю, там гибнут наши! Нужна помощь, я же вам правду говорю!

И он, наклоняясь к Петрову, шел с ним рядом и заглядывал ему в лицо. Петров молчал и ускорял шаги, но прапорщик не отставал от него.

— Я соврал про начальника дивизии, — сказал он и всхлипнул. — Мы за все время ни разу не видели его. Но надо же нам помочь! Ах, как нас уничтожают, ужасно, как нас уничтожают!

«Приходится отдавать последнее!» Петров устало поднял руку, останавливая роту. Украдкой поглядел на солдат, хотел сказать им несколько слов, но спазма сжала горло. Снаряд разорвался так близко, что многих ударило комьями земли. Но люди стояли, не разбегаясь, в смертном равнодушии. Когда двинулись к лесу, Петрову показалось, что никто не идет

за ним. Он первый лег у опушки и, не отдавая команды открыть огонь, стал стрелять из винтовки по наступающим германцам. Радость охватила его, когда он почувствовал локоть Рогожина, когда увидел других своих солдат, лежавших в цепи, и с ними — раненого Карцева.

«Друзья, друзья!» — думал он и движением головы стряхивал слезы, которые мешали ему целиться. Он забылся, не ощущал больше своего тела, не знал, что с ним… Была первая майская гроза. Серебряный ливень обрушился на семинарский сад, крепкие водяные струи били по листьям, пригибая их книзу, сбегали по морщинам стволов. Прокатился гром, густой и мягкий, как бас соборного протодьякона. От земли, от деревьев, от дождя шел теплый, пьянящий запах. Ветка больно ударила Петрова в бок. Гром слышался ближе…

Петров вздрогнул, открыл глаза. Рогожин толкал его. Петров вскочил. Неужели он уснул в бою, под выстрелами?

…Теперь они перебегали под деревьями. Иногда тот или другой солдат останавливался, припадал к стволу сосны и стрелял. Сверху, сквозь мощные кроны деревьев, прорывались синие просветы неба, падали солнечные лучи.

Голицын, посланный в разведку, выскочил из кустов и махнул рукой.

— Назад! — протяжно крикнул он. — Обошли нас, сейчас ударят!

Солдаты бросились назад.

— Спокойнее, спокойнее, — остановил их Петров. — Не в первый раз пробиваемся, и теперь пробьемся.

Он держался за Голицыным, доверяя его мудрости, и все посматривал на солдат, боясь, что они побегут. Близко сзади застрочил пулемет. Кто-то пронзительно крикнул. Пули со свистом били по стволам, сшибали листья и ветки. На мгновение стало тихо. Шрапнель разорвалась высоко в воздухе. Рухнула вершина дерева — груда свежих, совсем еще молодых, трепещущих листьев, разбитые, белые в переломах ветви. Длинный лоскут молодой коры висел, как сорванная кожа. Голицын шел беглым шагом, пригибаясь к земле. Сбоку послышался треск сучьев. Выбежал толстый фельдфебель с бурым лицом и, сердито посмотрев на Петрова, скрылся в кустах. За ним бросилось несколько солдат. Рота ускорила шаг. С трудом пробирались сквозь колючие заросли ежевики. Лес становился гуще, сосны выше. Выстрелы слышались все дальше позади. Вышли на маленькую круглую поляну. Посредине — громадный выкорчеванный пень. Возле него на животе лежал стонущий солдат. Темная, кровь пропитала его гимнастерку и стекала на землю.

— Перевязать бы его, — сказал Рогожин.

Он опустился на колени, расстегнул раненому шаровары и осторожно сдвинул их к коленям. Рана была на пояснице. Скупо намочив тряпку водой из манерки, Рогожин стер кровь вокруг раны. Он с недоумением показал Голицыну на частые рубцы, пересекавшие зад раненого.

— Поротый он, — пояснил Голицын.

Взяв у Рогожина тряпку, он легко провел по рубцам. Раненый лежал неподвижно, стонал. Рана зияла выше иссеченного зада, кровь все еще текла, густея. Подошел Петров и резко отступил назад. Охваченный стыдом и горем, он отошел в сторону и, не выдержав, побрел дальше. Узенькая изумрудная ящерица скользнула по земле и замерла, прижавшись к зеленым листьям куста. Откуда-то сверху дружелюбно прочирикала птичка.

— Да, мы отступаем, — громко сказал Петров, — отступает вся наша армия. Мы отдали все, что завоевали в первые месяцы войны, у нас нет снарядов, нет достаточного числа винтовок и, кроме того… — Он остановился, боясь высказать последнюю, самую страшную мысль.

Он пошарил в кармане, отыскал папиросы и закурил.

— Надо идти к роте, — снова вслух произнес он. — В конце концов, разве я

виноват? Я не могу отвечать за все безобразия и подлости, которые совершаются в России. Но наши солдаты… Если бы не вся эта сволочь там, наверху, — на фронте и в тылу, — как бы били русские воины своих врагов!..

Послышался слабый голос, зовущий Петрова.

— Кто там? — крикнул он.

— Петров, помогите!..

Он бросился вперед. Под деревом лежал штабс-капитан Тешкин. Его голова была немного приподнята, черные спутанные волосы свисали на лоб, к широко раскрытым, испуганно глядевшим глазам.

— Помогите… я тяжело ранен… — прошептал он. — Не покидайте меня…

И вдруг совершенно непроизвольно Петров сделал движение, точно хотел уйти. Тешкин тоненько застонал, и его беспомощно вытянутые ноги дрогнули.

— Кто вас оставил здесь?

— Солдаты… В сущности, они правы… Что хорошего я им сделал?.. С какой стати было им возиться со мной?

Он закрыл глаза. Голос его прерывался, слова перемежались с хрипами и стонами.

— Юноша, — заговорил он, — я старше вас на двадцать лет, чего только я не испытал, чего не знал в жизни!.. У меня была черная, страшная жизнь… о… о, как больно говорить!.. Меня пинали, били, гнали. Меня не пускали на человеческие праздники… Меня любили только за деньги — на рубль, на пять рублей. За деньги мне прощали мои угри, вернее, соглашались не замечать их… Я жил не как человек, а как отросток слепой кишки — ненужный, рудиментарный придаток, от которого, когда он мешает, избавляются посредством операции. Говорят, у будущего человека не будет такого отростка. Значит, и не будет таких людей, как я. Меня не трогали людские, несчастья, как людей не трогали мои. Разве мало таких одиноких на свете? Ах, как мне хотелось хорошей, цветущей жизни, большого дела, красоты мне хотелось, Петров, музыки, садов… Будет ли когда-нибудь на земле такая жизнь? И вот я на чужой земле умираю за чужое дело… Мне холодно, пусто… Петров, где вы? Не уходите… Петров, у меня на груди в кармане пакет. Возьмите его. Где вы, Петров?.. Дайте руку… Отчего я не вижу вас?.. Тухнет день, да? Неправда!.. Солнце… вон там, в просвете солнце… Петров, я ви…

Он не договорил. Большая мутная слеза выкатилась на угреватую щеку. Его рука отяжелела в руке Петрова. Но еще долго она оставалась теплой, как бы живой.

Петров вынул из грудного кармана мертвеца пакет. В нем был второй, с надписью (буквы были длинные, угловатые, чем-то напоминавшие самого Тешкина):

«ЧЕЛОВЕКУ, КОТОРЫЙ НАЙДЕТ МЕНЯ МЕРТВЫМ, — МОЕМУ НАСЛЕДНИКУ».

Петров осторожно, чтобы не испортить надписи, вскрыл конверт, нашел в нем фотографическую карточку Тешкина, две новенькие сторублевки и письмо. Портрет и деньги были аккуратно перевязаны ниткой. Карточка изображала Тешкина в штатском костюме. Он сидел у стола, держа на коленях книгу, и смотрел неприязненным, насмешливым взглядом. Петров прочитал:

«Дорогой друг! Кто бы ты ни был, исполни последнюю просьбу одинокого человека. Меня уж нет. Все, что от меня осталось, — это фотография, которую ты нашел в письме. У меня нет родственников, нет друзей. Страшно исчезнуть совсем, не оставив в жизни никакого следа. Ты — мой наследник, единственный человек, который будет обо мне помнить. Отметь дату моей смерти на обороте карточки и повесь ее под стеклом (чтобы не загадили мухи) в своей комнате. В годовщину моей смерти вспомни на пять минут обо мне. Посмотри на портрет и подумай, представь себе, что жил на свете такой человек, Иван Андреевич Тешкин. Был он живой, как и ты, в детстве его звали Ваней. Потом можешь забыть его до следующей годовщины. Вот и все, о чем я прошу тебя. В благодарность оставляю тебе двести рублей, может быть, эти деньги помогут тебе лучше жить. Прощай. Постарайся исполнить то, о чем я прошу тебя, ведь это так немного, не правда ли?

Иван Тешкин».