Соленое лето

Дмитриева Анастасия

На следующий день по деревне прошли слухи, что Мишка Поспелов ушел в запой, и винили в этом «бесчувственную гордячку» Дашу. А вечером, в холодные росистые сумерки в дверь постучали, и Дарья подумала, что это снова Мишка. Но каково же было ее удивление, когда она увидела на пороге его мать. Даша даже испугалась немного. Она молча пригласила тетю Лену в избу, усадила ее за стол напротив себя и, не нарушая томительного молчания стала ждать, с чем пришла мать Мишки.

– Пьет ведь мой малец-то.
– Наконец проговорила тетя Лена.

– Слышала.
– Отозвалась Даша.

– Из-за тебя ведь пьет-то.

Даша промолчала.

– Дарь, ты же не камень, сердце-то

есть у тебя? Он же губит себя! Не такой же он был. Ласковый был, внимательный, веселый, девчата за ним так и увивались, а теперь, что ты с ним сделала?

– Теть Лен, я ж не специально. Не люблю я его.

– Любовь! Кому эта любовь чего хорошего принесла? Друг вон твой, Васька, жену с сыном бросил от большой любви. Теперь Наташка от него вот-вот навострится в город. Любовь-от эта и сына моего губит. Как, а это? И ты вот, вроде тоже любви ждешь. Нужна она тебе, любовь эта? Наши родители, да и мы тоже, безо всякой любви жили, так и семьи не бросали вроде. Редко, не так, как сейчас. Мою мать выдали замуж, ей тогда и шестнадцати не было, какая там любовь? А жила она с отцом до смерти, ничего. А ты – любови ждешь все.

– Не жду я, - на глаза Дарье навернулись слезы.
– Но и без любви жить ни с кем не стану. Ни с Мишкой, ни с другим.

– Что вы за поколение чудное. Живете через пень-колоду. Как проклятые.
– Тетя Лена помолчала, тяжело вздохнув.
– Дарь, ты же видишь, извелся парень. Отощал, не ест, не пьет, водку вот теперь хлещет. У меня Светка непутевая, хоть Мишка отрада был. А теперь? Смотрит зверем, забор сломал, чуть что – «уйди, убью». Нынче Светке от него влетело. Я уж боюсь, как бы он, правда, кого не хватил, по пьяни-то.

– Ну что ж я-то сделаю?
– не выдержала Дарья.

– Да знаю я, что ты ничего не сделаешь. Он говорит, что ты и не разговариваешь с ним, гонишь. Может, ты бы все ж поговорила с ним. А? Хоть бы пить-то бросил. Сгорит ведь.

– Поговорю, как смогу, - пообещала Дарья.

ГЛАВА 2

Василий пас стадо, и занятие это ему даже нравилось. Когда-то он был веселый балагур, душа компании, потом стих, когда любовь к Наташе выела из него все веселье. Бездумно, просто для того, чтобы к кому-то прилепиться, женился на Ирине, а когда чуть не сошел с ума от Наташиного горя, бросил семью. Сейчас у него даже воспоминаний почти не осталось о прошлой жизни. Изредка только он вспоминал Иру, видел, как она умоляла его унизительно, навзрыд, чтобы не уходил, и к горлу подступала тошнота от презрения к самому себе, и от ужаса, что он почти не помнит лица собственного сына. Но воля его была парализована Наташей, и он даже боялся думать, что же за чувство так привязало его к ней. Вася понимал, что Наташа не любит его, впрочем, она этого и не скрывала, просто однажды, после гибели брата на Прямухинском повороте, она испугалась, оставшись наедине с жизнью, тут и подвернулся Вася, за которого она уцепилась, как за единственную надежду. Когда одумалась, было уже поздно, Василий бросил семью ради нее. Что было делать? Поплакала, и стала учиться жить так.

А Василий, перебравшись в Богданово, стал пасти скот, чтобы не мозолить никому глаза, и в первую очередь жене. Он почти растворился в том солнечном мае, который был в этом году. Казалось, без того рыжеватые волосы еще больше порыжели от солнца, зеленые глаза слились с листвой, взгляд растворился в воздухе. Мимо него вполне можно было пройти, не обратив внимания, до тех пор, пока он не улыбался. Василий сохранил почти детскую улыбку и мягкий, глубокий и успокаивающий голос. Он создавал

впечатление тихого, уверенного человека, наслаждающегося жизнью, солнцем, счастьем, и лишь немногие видели за добрым взглядом, мягкой улыбкой и спокойствием жестокую, непотопляемую боль.

Почтальонша Маринка, почти ровесница Василия, крепкая, ладная, яркая женщина, нашла его в поле и бесцеремонно вторглась в его уединение.

– Ну, какие новости передает сарафанное радио?- с улыбкой спросил Василий.

Но Маринка, видимо, была не в духе, она хмуро посмотрела на Васю и уселась прямо на траву, бросив рядом огромную сумку.

– Радио передает, что мужики охамели!
– Грубо сказала она.

– Да ну?
– Протянул Вася и с интересом посмотрел на Маринку.

– Да не, не все, - отмахнулась та.
– Ты про себя не думай. Хоть тоже баб у тебя.

Васька не смутился.

– Только есть похуже, - Маринка со злостью вырвала клок травы.
– Таких сволочей стрелять надо.

Вася ни о чем не спрашивал Марину, он хорошо ее знал: сама расскажет.

– Мишка Поспелов, сволочь, - продолжала она,- сначала к Дашке таскался-таскался, какой там, та гордая больно. Ничего, я не гордая, ко мне ведь стал таскаться. Знаешь, плохо без мужика. Только я видно не угодила чем, не гордая, со мной все можно, и так, и сяк. Избил, гад.
– Маринка задыхалась от злости.
– Нет, чего меня бить? Чем не угодила? Дашка его не один год динамила – ничего. А я - нате, возьмите. Сволочь пьяная.

Вася молчал. О том, что Мишка искал утешения у Маринки, а потом ее же избил, знала вся деревня. Но тут Маринку, что называется, понесло со злобы.

– Да все вы, - она злобно посмотрела покрасневшими глазами на Васю, - Ты тоже вон, не лучше, до чего довел. Жена-то твоя мужика себе нашла уж.
– И замолчала, наблюдая за его реакцией.

Вася продолжал сидеть, не шелохнувшись, как будто и речи о нем не шло. Это только еще больше разозлило Маринку.

– Не, ты глянь!
– Взорвалась она, - Ухом не ведет! Я говорю, женка твоя времени-то тоже не теряет! Я понимаю, ясно дело, что ты со своей Наташкой тешишься, только долга ль та утеха-то? Наташка твоя – раз! – повернулась два раза – ее и следа уж нету! Сиди потом бобылем при живой жене, раз мозог Бог не дал! Чего Наташке, ей детей не нянчить, ясное дело-то, как с полюбовницами-то. Только и Ирка твоя стыдуху устроила.
– Маринка забылась, и как ни в чем не бывало, продолжала собирать сплетни, благо слушатель нашелся.
– Ой, не могу! Нашла мужика, тоже мне! Ладно б там мужик бы был! А то - слышь - Лешка Моргатый! Так что ему теперь есть чего пропивать! А собутыльница из Ирки хорошая вышла, видать корни в ней заговорили. Это… да, Васьк, сына-то своего ты хоть помнишь, маленько-то? Вот. А он-то тебя почти уж и не помнит. Грязненький, тощенький, глазенки торчат. Эх, Васек, стыдуха у тебя кругом. И надо ж было тебе уходить. Жил бы дома, да к Наташке б своей похаживал. Вам ведь, мужикам, все нипочем.

– Слушай! Иди-ка ты отсюда, а то щас кнутом по спине-то перетяну!
– Не выдержал, наконец, Василий.

– Ага!
– вскочила Маринка.
– И, правда, пора мне.

И уже подобрав сумку, она не выдержала: «А что, Васек, правда-то и тебе никак по совести хлестанула? Есть, значит, совестушка-то?»

Василий взял кнут, Маринку тут же, как ветром сдуло. Он несколько минут сидел еще молча, потом поднялся и, хлестанув кнутом, грязно выругался. А затем упал на землю лицом вниз, но только перепуганные хлопком кнута коровы могли видеть, что он рыдает, понося при этом жизнь, себя, Маринку и даже Наталью.