Солёный арбуз
Шрифт:
Он никак не мог объять разумом все, что веками происходило на его земле, его знания и представления были отрывочны.
Он знал, что человечество не изобретет машины времени. И нельзя задремать и проснуться при дворе короля Артура. Бои, разговоры, шаги прошлого спали замертво. И все же Букварь не переставал мечтать. Он приходил к самым древним камням Суздаля и стоял молча. Из этих древних камней — неровных плит ноздреватого туфа — был сложен кремлевский собор, поставленный по велению Владимира Мономаха. Позже собор не раз перестраивали, и верх
Букварь проходил в темноватую глубину храма через знаменитые «златые врата». Врата эти были огромные, тяжелые, по черным листам их золотом шли орнаменты. Львы вот уже седьмой век держали в пасти массивные кольца дверных ручек. Плиты храма были истоптаны и измяты сотнями тысяч ног. Коричневые святые смотрели с огромного иконостаса. В сосредоточенном молчании рядом проходили экскурсанты. Букварь смотрел на яркие цветы, выращенные древними художниками на церковных стенах, и пытался представить себе суздальчанина, их современника, стоящего на плитах храма. Почему-то Букварь думал о старике, своем предке в серой холстине, согнутом, опершемся на сучковатую палку, в лыковых лаптях. Но воображение отказывало, и образ расплывался, ускользал, как ускользало ощущение связи времен.
Но Букварь фантазировал. Камни запоминают. Есть у материи свойство, пока не разгаданное, пока разум не может себе представить даже возможность такого свойства и его «секрет». Как не мог в свое время представить, что существует нейтрон и термоядерные реакции. Но через века люди смогут понять и расшифровать память материи, память суздальских камней, и тогда они услышат и увидят древних людей, узнают их лица, улыбки, разговоры и страсти. Увидят старика в лыковых лаптях, с сучковатой тяжелой палкой. И Букваря увидят. И верблюда...
Какого верблюда? При чем тут верблюд?
Это Кешка все еще рассказывает о верблюде и о своих дружках Попах. Он уже совсем заврался и, наверное, скоро кончит. И тогда придет очередь Букваря...
26
— Я про Суздаль... — неуверенно начал Букварь.
Открылся вдруг брезентовый полог двери, и из синего проема в палатку мокрая, в черном провисшем плаще, в хлорвиниловом платочке вошла Зойка.
— Здравствуйте, — деловито сказала она.
В руках у нее было что-то завернутое в размокшие газеты; она положила свертки на стол и стала обходить канзыбинцев, улыбаясь и протягивая каждому из них мокрую ладонь. Она подошла к Букварю, к последнему, и сказала:
— Здравствуй, Букварь!
— Здравствуй, Зойк...
Букварь смутился и заерзал под одеялом, он подумал вдруг, что Зойка пришла из-за него и сейчас она скажет об этом, начнет охать, и ему будет очень неловко. Но Зойка быстро отошла от его кровати с деловым, безразличным видом, и Букварь сразу же пожалел о том, что мысли его не подтвердились.
— Ну и погода, — сказала Зойка. — Льет и льет.
Она говорила спокойно, словно пришла сюда из охотничьего домика.
— А у вас сухо, — заметила Зойка.
Она стала стаскивать сапоги, мокрыми ногами в капроновых чулках встала на чистую доску, лежавшую у входа, и, перегнувшись, вылила в дождь воду из набухших сапог.
— Кеш, дай мне сверток. Тот, что справа.
Зойка взяла из галантных Кешкиных рук сверток, скомкала размокшую газету, швырнула ее в дверь, и в руках ее оказались красные туфли на длинных и тонких каблуках. Зойка надела туфли, скинула плащ и в желтой шерстяной кофте, узкой, обтягивающей ее бедра юбке не спеша прошла к столу, небрежная и красивая, такая же, как и на танцах в Куракине.
— Во дает! — с восхищением простонал Кешка. — Двадцать километров в такой юбке!
Букварь заставлял себя глядеть в брезентовую стену, Зойка уселась к нему спиной. Букварь вспоминал снова о танцах, о стружке в арматурном цехе, о пощечине, и ему стало стыдно. Он не знал, как он будет говорить с Зойкой и что он сможет сказать ей. Он старался выглядеть безразличным и спокойным, но это было трудно.
— А у нас сегодня дождь, — сказал Кешка. — А у вас?
— А у нас наводнение. Но сегодня уже поспокойнее. Эдик Зайцев перевозил меня через Джебь. Только по колени промокла. А главное — спасли мост. Всю ночь стояли возле него.
Все же ребят интересовало, почему вдруг в такую погоду Зойка решила пробраться к ним.
— Одни знакомые летчики, с Артемовского аэродрома, — сказала Зойка, — уверяют, что дня через два мы будем обеспечены солнцем. И уж до конца лета.
— Зой, — подошла Ольга, — ты переночуешь у меня в охотничьей избушке. Там здорово.
— Нет, я ненадолго, — засуетилась вдруг Зойка. — Я пойду
— Даже и не спорь!
Кешка подошел к Зойке сзади, положил руки на ее желтые плечи, наклонился и пропел с чувством:
— Зойка, Зойка...
— Что с тобой? — поинтересовалась Зойка.
— Ничего. Просто я очень рад тебя видеть. — Кешка помолчал и вдруг спросил: — А чего ты в такую слякоть к нам надумала?
— Из-за гитары. Соскучилась я по твоей гитаре. Кешка подскочил к своей кровати, схватил гитару, подкинул ее, поймал и направился к Зойке.
— Нет, — сказала Зойка, — я не из-за гитары. Я из-за него. Сказала она это хрипло и грубовато, только головой повела в сторону Букваря, даже не обернулась, словно там, за ее спиной, на месте Букваря лежало что-то неживое и ерундовое.
— Вот ведь как, — в тон ей, грубовато сказал Букварь. — Из-за меня.
— Значит, из-за Букваря, — протянул Кешка, произнес без всякого ехидства, даже доброжелательно.
— Ага, — сказала Зойка, — из-за него. Узнала от Эдика и даже поволновалась. Потом вспомнила: у меня же есть банка меда, она же пригодится против ангины. И еще вот лимоны достала. Их надо есть с сахаром.