Солёный арбуз
Шрифт:
Потом они молча, усталые, поднимались к столовой, гремели рукомойниками, терли лицо серыми шершавыми полотенцами. Заказали по два шницеля с картофельным пюре и по три стакана клюквенного киселя. Кешка прибежал, пристроил свои тарелки на голубом столе, окантованном алюминиевыми планками, зашептал быстро:
— Ребята, тут есть пиво минусинское...
За пивом двинулись всей бригадой, и курагинские пошли тоже. Директорша столовой покачала головой:
— Ну что вы, мальчики! Вы взгляните на часы. Мы же вас и так кормим после рабочего дня.
— Во! Нам как раз нужна бочка! — заявил Кешка.
— Раз в жизни можно! — сказал Николай.
Ребята смеялись, галдели, шутили, всем вдруг захотелось купить сейчас бочку минусинского пива, целую бочку с деревянной пробкой. Директорша рассердилась, а потом поняла, что ребята говорят всерьез, пожала плечами, пересчитала протянутые ей деньги и повела толпу за собой. На полу под плитами и возле плит стояли и лежали приземистые пузатые бочки.
Бочку с шумом, дурачась, выкатили через кухонную дверь во двор столовой, на траву. Тут же, на траве, на самой вершине горы Бурлук, выбили деревянную пробку, вставили резиновый шланг и стали разливать пиво в прозрачные толстобокие кружки.
Пиво было горьковатое, холодное и вкусное. Пили его не спеша, усевшись на траву, смотрели, как заходило солнце. С горы, с самой ее вершины, тайга была видна на десятки километров, зеленая шкура горбатой саянской земли, — неподвижная, словно нарисованная. Внизу бежал Кизир, ломался под тупым углом, поворачивал к Тубе. Белела за Кизиром, за сопками двухголовая вершина горы Джелинды.
Букварь полулежал на траве, держал в руке кружку и думал о том, что он очень доволен этим светлым, солнечным днем. И жарой, и работой, и машинами, спешившими открыть движение по трассе, и тайгой под его ногами, и бочкой пива, которую они с ребятами купили. Давно он не испытывал такой радости. И Букварь понял, что именно сейчас он отбросит к черту все, что не давало ему покоя в последние дни.
— Смотрите, какие облака! — сказал Виталий. — Облакам всегда везло. Люди любят сравнивать их с чем-нибудь. Особенно если им нечего делать... По этим сравнениям можно изучать историю... Сравнивали их с верблюдом, с паровозом, с автомобилями. Теперь все чаще сравнивают с атомным грибом... А эти...
— Слушай, Николай, — шепнул Букварь, — я вот все хочу спросить тебя... Понимаешь, какая штука... Тут Кешка как-то сказал мне, что ты ездил на Тринадцатый километр из-за женщин. Он врал, конечно?..
Николай пил пиво и смотрел Букварю в глаза.
— Нет, — сказал Николай. — Он не врал.
— То есть как? — растерялся Букварь.
— Так.
Букварь искал соломинку, но ухватиться было не за что, и он спросил о том же, о чем спрашивал Кешку:
— А как же Ольга?
Двухголовая белая вершина Джелинды закачалась, задрожала зеленая шкура горбатой земли.
— С ней ерунда получилась... С ней не надо было... Не такой она человек...
— Но ведь ты любил ее...
— Пожалуй, нет...
Николай допил кружку и
— Брось ты, Букварь. Ты будешь думать об этом и переживать. Я тоже в свое время думал и переживал. И ты поймешь. Просто жизнь — очень сложная штука...
Небо сразу стало черным. И тайга стала черной. И пиво в кружке — черным. Надо было вскочить и закричать на всю эту черную тайгу, бить кулаками по черному небу.
Но Букварь не вскочил и не стал кричать. Не смог. Это сказал не Кешка, а Николай. Значит, он, Букварь, на самом деле молокосос и ни черта не понимает.
Он поднес к губам кружку и допил черное пиво.
28
По дороге, бежавшей вниз окраиной поселка под арку с розовым флагом и дальше к спасенному мосту над успокоившейся Джебью и к самому Артемовску, цепочкой шагали строители. Шли в душный клуб Седьмого километра — артемовского пригорода — танцевать и смотреть кино.
По дороге двигалось отмытое и принарядившееся Кошурниково.
Букварь постоял молча и побрел в общежитие. Николая в комнате не было. На одеяле, уткнувшись лицом в голубую стену, бросив ботинки под кровать, спал Виталий. Букварь стащил сапоги и лег на спину
Солнце жарило его и щекотало ему нос и щеки. Он покрутился на колючем коричневом одеяле, но заснуть не смог, и дремота не приходила.
— Виталий, — сказал Букварь, — как ты можешь спать при таком солнце?
Глаза Букваря изучали потолок, все паутиночьи трещины на нем и не могли увидеть, как отнесся Виталий к его словам.
— Нет, на самом деле? Я вот никак не засну.
Соседняя кровать заскрипела, вздрогнула, и по запаху, по щелчку зажигалки Букварь понял, что Виталий закурил.
— Можно и при солнце, — сказал Виталий.
Он, наверное, зевнул, потому что слово «солнце» получилось у него длинным и исковерканным, и Букварь хотел сказать ему: «Ладно. Спи, пожалуйста». Но сказал он другое:
— И все же я никак не могу понять. Вот, знаешь, солнечный спектр раскладывается на семь цветов. Они лежат рядом, яркие и нарядные, как цветные карандаши в коробке. И я принимаю разумом, что эти разные цвета образуют один — белый. Но я никак не могу принять, что человек складывается из разных цветов — красных, черных, зеленых...
Виталий молчал, аккуратные и ровные дымовые кольца, переливаясь с боку на бок, лениво поднимались вверх и к окну, и Букварь подумал, что Виталий не понял его.
— Как совместить смелость человека, энергию его, искренность с подлостью? Эдельвейс — и пошлые слова о «бабах»? Разве все это может составить один цвет? Ты понимаешь меня?
Букварь услышал, как сетка кровати заскрипела, как Виталий повернулся и как ноги его опустились на пол. Букварь приподнялся на локтях. Виталий, сидя на одеяле, пытался найти что-то в кармане брюк и куртки.