Соленый ветер. Штурман дальнего плавания. Под парусами через океаны
Шрифт:
Такой оборот дела очень обозлил команду. Но, будучи связаны суровой дисциплиной, мы решили расквитаться с Норманом на берегу.
Миновали тропики с их ласковыми пассатами, обогнули мыс Доброй Надежды, спустились немного к югу и вошли в полосу западных штормов.
«Roaring forties» («ревущие сороковые») — так зовут англичане сороковые широты южного полушария, где дуют «brave west winds» («бравые весты»).
«Карлтон» не был клипером. Все, что можно было выжать из него путем невероятной форсировки парусами, —
«Карлтон» несется весь в пене.
Вкатывающаяся на палубу вода не успевает стекать, бьется о борта, клокочет.
Ветер ревет, как тысяча контрабасов. Паруса напряжены до того, что кажутся высеченными из камня. На глаз видно, как гнутся стеньги и реи.
Двое рулевых выбиваются из сил, чтобы не дать барку закинуть корму и стать бортом к ветру.
Гребни волн, такие высокие, что на них надо смотреть, задрав голову, гонятся за «Карлтоном» по пятам.
Барк едва уходит от них.
Вот-вот нагонят, обрушатся на палубу, разрушат, раздавят, сломают.
Но волны не только высоки, они и длинны. И это спасает судно. В момент, когда зеленый гребень, кажется, уже загибает свои шипящие языки над головами рулевых, корма высоко взлетает кверху, нос падает куда-то в пропасть, барк стремительно летит под гору и убегает от своей гибели.
Пять часов утра. Красное солнце медленно всплывает над беснующимся океаном.
С восходом солнца буря точно набирается новых сил и ревет какими-то особенными, как будто пропускаемыми через гигантский рупор басовыми звуками.
Жалобно ноют стеньги и реи. Им вторит доносящийся снизу скрип корабельных переборок.
Порывисто качаясь, перелетая с волны на волну, «Карлтон» черпает громадные количества воды то баком, то шканцами, а сумасшедший Норман и не думает убирать брамсели. Он хочет выжать из тупорылого барка тринадцатый узел.
Страшно смотреть на брам-стеньги. Их гнет в дугу, несмотря на заведенные в помощь фордунам тали.
Норман прав, когда с ядовитой улыбкой говорит своему менее храброму помощнику:
— Теперь уж если бы и захотели, так брамселей самим не убрать. Вот если фордуны или брам-шкоты сдадут, тогда ветер сам уберет их вместе с брам-стеньгами.
Что же делает команда корабля в это время?
Команда… трет молитвенным камнем палубу юта — последняя шлифовка перед приходом в Сидней.
От сто двадцатого меридиана ветер начнет стихать, и тогда можно будет всю палубу просушить и покрыть блестящим масляным лаком…
Сотый день в море.
Люди озверели от тупой, никому не нужной работы. Устали от вечной «соленой лошади», галет, манных кексов с ароматом кошки и вываренного, пахнущего веником чая.
В первые два месяца плавания в свободное время, от шести до семи часов вечера, матросы, бывало, пели, играли на гармонике, боролись. Во время длинных ночных
Теперь все сумрачны, все молчат и только ждут порта. Ждут этого благословенного Сиднея, где можно будет потребовать от капитана в самой категорической форме сокращения срока контракта, увеличения жалованья, улучшения стола и пополнения лавочки более доброкачественным товаром.
Если капитан не согласится на эти требования, можно пойти к консулу. Ну а если и консул не поможет, так можно и убежать с судна. Можно поступить работать на ферму или даже на угольные копи.
Да в Австралии вообще не пропадешь; это не Бостон в декабре, где не знают, что делать с безработными. В Австралии рабочие в цене: три-четыре фунта в неделю можно заработать шутя.
Эти мысли начали открыто высказываться в кубрике с добавлением более или менее крепких ругательств по адресу Нормана. Более молодые и горячие имеют твердое намерение хорошенько избить на берегу Нормана и его второго помощника — норвежца Карльсона.
Этот Карльсон — грубая, здоровая скотина — любит давать волю рукам. Его ненавидит вся команда. Он принадлежит к типу тех начальников, которым в темные штормовые ночи не рекомендуется ходить на бак проверять вахтенных…
Утро. На этот раз тихое, теплое, ласкающее.
Круглая гавань Сиднея спит в прозрачном розовом тумане.
Кричат и шлепают крыльями по воде чайки. Дерутся из-за отбросов, выброшенных за борт черным коком с «Карлтона».
На палубе «Карлтона» ходит в мягких войлочных туфлях сгорбленный седенький старичок — нанятый с берега ночной сторож.
Он уже разбудил Карльсона и Хочгингса и теперь ждет только шести часов, нетерпеливо смотря на часы, выставленные в оконце капитанской рубки. Ровно в шесть он разбудит команду, напьется вместе с ней горячего кофе и уляжется спать до обеда в одной из свободных кают.
Без одной минуты шесть.
Старик идет на бак и бьет в колокол четыре склянки.
Ему, как эхо, отвечают колокола с десятка других судов.
Сладко потянувшись, он идет в кубрик и, остановившись в дверях, веселым, бодрящимся старческим голосом кричит привычную фразу:
— Вставай, шевелись, четыре склянки раздались!
Затем идет в камбуз и тащит оттуда большой закопченный кофейник и корзину с галетами.
Медленно поднимается с коек команда.
Лица заспанные и злые.
Увидя корзину с неизменными галетами, люди приходят в ярость.
— Что?! И в порту, после четырехмесячного перехода, будут давать эту червивую гадость?!