Соленый ветер. Штурман дальнего плавания. Под парусами через океаны
Шрифт:
«Бирэйн» — случайный гость в Сиднее: он заходил сюда на ремонт; его обычная линия Лондон — Лонсенстон (на острове Тасмания), вокруг Доброй Надежды и обратно Лонсенстон — Лондон, вокруг Горна. Каждый рейс — кругосветное плавание.
Все паруса барка были отданы и висели четкими фестонами под его лакированными реями. Грот-марсель медленно полз вверх по стеньге. В чистом утреннем воздухе по просыпавшемуся порту несся над водой немножко хриплый, но удивительно приятный и задушевный голос матроса-запевалы:
ВходитПрипев весело подхватывался всей командой, и видно было, как при каждом «дай» марса-рей на «Бирэйне» подскакивал сантиметров на десять кверху.
Это янки, без сомненья. Дай, братцы, дай! Жизнь на нем одно мученье. Дай, братцы, дай, братцы, дай!Ах, как хорош этот маленький барк! Его корпус выкрашен черной, блестящей, точно эмалевой краской с легкой золоченой резьбой по княвдигеду и вокруг подзора кормы. Рубки, светлые люки, узенький верхний фальшборт, шлюпки и весь рангоут отлакированы. Окованный листовой медью планшир, компасы, верхушки шпилей, колокол, решетки на светлых люках блестят, как отполированное золото.
Вот марса-реи дошли до места, и к их нокам потянулись, погромыхивая, цепные брам-шкоты. Брам- и бом-брам-фалы тянутся ходом по палубе, и запевала уже не поет, а только улюлюкает в такт топочущим по палубе босым ногам.
— Ла… ла… ла… ла-ла, холла-ла! — разносится по гавани его голос.
…Через четверть часа все паруса «Бирэйна» поставлены и вытянуты, что называется, «в доску». Реи разбрасоплены на разные галсы.
— Пошел шпиль! — раздается голос Вайрила.
И немедленно вслед за командой закляцал патентованный брашпиль, отделяя от грунта ранее подтянутый до панера якорь.
Нос барка плавно покатился под ветер.
Еще минута — и по задним парусам пробежала чуть заметная дрожь от нечувствительного внизу ветерка.
— Пошел фока-брасы!
И вся стена передних парусов плавно повернулась вокруг фок-мачты и стала под одним углом с гротовыми. Тут произошло чудо: с безжизненно висящим мягкими шерстяными складками флагом, с плоскими, ненадутыми парусами барк тронулся вперед и, плавно скользя по зеркальной воде гавани, начал сильнее и сильнее забирать ход, точно подгоняемый какой-то скрытой чудодейственной силой.
Я стоял как зачарованный и не верил глазам.
Вдруг чья-то рука дружески опустилась мне на плечо. Я обернулся. Передо мной стоял незнакомый человек, одетый в хороший темно-синий костюм и серую шляпу. На вид ему было лет под сорок.
По выражению его загорелого лица, с аккуратно подстриженной, но довольно большой темно-рыжей бородой, и по манере держаться я сразу узнал в нем моряка и, по всей вероятности, капитана.
— Нравится? — спросил он. — Интересно? — В его выговоре звучал не чисто английский акцент.
— Я слов не нахожу. Мне кажется, что я во сне это вижу, точно колдовство какое-то!
—
— Да, очень люблю.
— Вы моряк?
— Да, я кончил в России мореходные классы и теперь плаваю матросом для практики.
— Вы русский?.. Мы с вами почти земляки: я славянин, далматинец из Лушино-Пиколо, по-нашему — Малое Пилище, недалеко от Триеста. На каком судне вы служите?
— Я пришел сюда на американском барке, но рассчитался с него, работал на берегу маляром, а теперь хотел бы опять поступить на судно.
— Ну вот и отлично. Приходите ко мне, у меня есть вакансия. Я командую тоже неплохим судном; вон мое судно, смотрите.
Я посмотрел по направлению протянутой руки.
Саженях в двухстах от нас стоял красивый фрегат с двойными брам-реями.
— Как зовут ваше судно, капитан?
— «Армида», «Армида» из Триеста. Мы снимаемся послезавтра в Ньюкасл, не в английский, а в австралийский Ньюкасл, в Новом Южном Уэльсе. Там будем грузить уголь в Батавию.
— Я очень рад. Когда позволите явиться к вам, капитан?
— Я сейчас иду в одну мастерскую, где мне строят новую шлюпку вместо разбитой. Приходите часам к десяти в контору капитана порта и приносите документы; там сразу подпишете договор, получите задаток и можете переезжать на судно. Вы не говорите случайно по-итальянски?
— Немного. Я прослужил три месяца на итальянском бриге «Озама», а так как я еще дома говорил по-французски, то сделал в итальянском языке порядочные успехи.
— Ну вот и отлично. У нас на судне два языка: люди между собой говорят по-хорватски — этому языку вы, как русский, тоже скоро научитесь, — а командный и официальный язык у нас итальянский. Так решено?
— Решено, капитан.
И мы разошлись: капитан повернул в город, а я пошел поближе посмотреть на «Армиду».
«Армида» оказалась полуклипером новой постройки. Она не была так остра, как типичные «чайные» и «шерстяные» клипера, но имела прекрасную конструкцию; что было особенно красиво — это открытая, не загроможденная тяжелыми надстройками палуба, обнесенная дубовой балюстрадой вместо фальшборта.
В отделке «Армиды» не было роскоши: ни дорогого лакированного дерева, ни громадного количества блестящих медных оковок, ни носовой статуи; ничто не било в глаза, но она была изящным и в то же время солидным судном, обещавшим и хорошую скорость, и прекрасные мореходные качества.
Утро 26 июня 1885 года застало меня за перетяжкой бизань-вант на «Армиде». Накануне я подписал договор «на год от вышепоименованного числа или до прихода в первый европейский порт, где в течение 48 часов с момента получения судном практики команда должна получить расчет и быть полностью удовлетворена заработанным по договору содержанием».