Солги обо мне
Шрифт:
И тогда Олег смягчается - когда паркуется около ресторана с красивой внешней витриной-аквариумом, а я слегка вздрагиваю из-за неожиданной после теплого салона авто, вечерней прохлады, галантно набрасывает на меня свой пиджак. И задерживает ладони на моих плечах, чтобы легким, но уверенным движением подтянуть меня к себе.
Снова тот самый гипнотизирующий взгляд глаза в глаза, от которого у меня предательски шумит в голове. И мысли превращаются в свежую патоку - становятся такими же вязкими и неповоротливыми.
— Я беспокоюсь о тебе, Ника. А твое неумение принимать заботу приводит к непониманию между нами. Хочу верить, ты сделаешь
Его голос излучает столько искреннего тепла, что редкие нотки укора ощущаются особенно пугающими. Как маленькие царапины на экране - их видно только под определенным углом, но само осознание их наличия мешает нормально наслаждаться «картинкой».
— Мне правда очень жаль, - еще раз извиняюсь я.
– Никогда не думала, что смогу так ошибаться и быть такой… плохой.
Олег принимает мои извинения легким кивком и приглашает в ресторан.
Наверное, можно сказать, что этот мужчина - настоящий подарок небес. Кто еще проявил бы столько терпения после моего действительно очень детского поведения?
Глава восемнадцатая: Венера
Глава восемнадцатая: Венера
— Ты просто великолепна!
– Ольховская, от которой в дождливый год не допросишься воды, не то, что похвалы, срывается с места в партере и бежит на сцену, чтобы порывисто меня обнять.
– Просто безупречна! Ни единой ошибки! А па-де-ша! Боже, я глазам своим не поверила, что моя маленькая звездочка, наконец, засверкала так ярко!
Она обнимает меня за плечи, уверенно тискает, как наполовину сдувшийся мячик, а я продолжаю смотреть за тем, другим, который продолжает сидеть на кресле с видом человека, который точно знает, к чему придраться.
Виктор Чернильцев - хореограф-постановщик, великое имя в балетной «тусовке», заслуженный артист и всячески награжденная личность. Человек, который покорял лучшими мировые сцены своими одиночными партиями. Говорят, если бы не возраст и травмы коленей, из-за который он ходит с тростью, то, несмотря на возраст, Чернильцев до сих пор бы мог блистать и удивлять.
— Я безумно тобой горжусь!
– громко шепчет Ольховская.
– Ты…
Не найдя подходящих слов, складывает руки в молитвенном жесте и что-то бормочет, как будто обращается напрямую к небесам. Я тоже шепотом благодарю ее за все, но на душе все равно не спокойно, потому что премьера «Жизель» через пару дней, а я до сих пор не услышала от хореографа окончательного решения, кто же из нас - я или Маша - будем исполнять вторую роль. Неделю назад, когда я безобразно упала во время сольного «прохода», Чернильцев психанул и заявил, что это - непростительная школярская ошибка, и что он очень сильно просчитался, ставя на эту роль «девицу без опыта большой сцены». Погнал меня вон, сказал, чтобы ноги моей больше не было в его «Жизель». Но, пока я по кускам собирала себя в раздевалке, прибежала его помощница и сказала, чтобы через час была готова на повторный прогон вместе с Машей.
Маша - ученица другой балетной школы, с опытом, с огромными амбициями и железной уверенностью, что партия досталась мне исключительно «по блату» (я уже слышала, что Ольховскую и Чернильцева связывают не только крепкие профессиональные отношения), прискакала на репетицию через тридцать пять минут. Нацепила новенькие белоснежные пуанты и вышла на сцену с видом наточившего когти стервятника - свежая, полная сил, уверенная
Я стояла за кулисами, смотрела на ее танец и каждый раз, когда она не совершала ошибки там, где совершала их я, до крови прикусывала щеку изнутри. Почему-то перед глазами маячило осуждающее лицо Олега, как бы говорящее: «Ты снова меня разочаровала, девочка». Я так много говорила о своей предстоящей большой премьере, что в какой-то момент не заметила, как Юпитер начал тоже о ней говорить, только как об уже свершившемся факте моего феерического взлета на балетный Олимп.
Маша все-таки сделал пару ошибок. Не критичных, но, судя по реакции Чернильцева, за который я следила даже пристальнее, чем за ее ногами, досадных. И я ухватилась за этот шанс, как за последний. Запретила себе чувствовать боль и усталость, собралась - и станцевала то, что нужно и так, как нужно.
Чернильцев попросил Машу «и дальше отрабатывать партию», что буквально значило: «Ты в пролете». Она расплакалась, залетела в раздевалку, устроила истерику, обозвала меня «доской» и убежала в соплях.
Но с тех пор он была на каждой репетиции я уже ни разу не чувствовала себя в безопасности, каждый раз думая, что следующий пробный выход на сцену может стать для меня последним.
Уверена, что даже сейчас Маша топчется где-то за кулисами и с досады грызет свои пуанты. Но все еще искренне желает мне упасть и свернуть шею.
Чернильцев, наконец, встает - медленно, опираясь на трость сразу двумя руками. Прихрамывая, идет к сцене, но остается стоять внизу, изучая меня взглядом опытного заводчика лошадей, которому пытаются всунуть бесперспективную кобылу. Хорошо, что Ольховская все еще рядом и украдкой держит меня за руку, словно родную дочь. В некоторой степени это так и есть - последний год я проводила с ней больше времени чем с собственной семьей.
— Неплохо, - сдержано хвалит балетмейстер. Тень так «удачно» падает на его лицо, что и не угадать - о чем на самом деле думает.
– Очень неплохо, Калашникова. Жду завтра на полный финальный прогон. Юсупова, - слегка поворачивает голову вправо, как раз туда, где стоит Маша, - свободна.
Мы с Ольховской переглядываемся и позволяем себе секунду злого триумфа. И меня ни капли не мучает совесть. Приму как заслуженное обезболивающее за все мои страдания и бессонные ночи!
Я выбегаю из здания буквально окрыленная радостью.
В душе так бурлит, что хочется обнять весь мир, потому что именно сегодня уже стало окончательно ясно, что вторая партия - моя и только моя, и никакие выскочки не получает ее, даже если будут с утроенной скоростью распускать гадкие сплетни.
Олег, традиционно, ждет у подножия ступеней и я, в каком-то безумном порыве любви ко всем вокруг, буквально налетаю на него с разбега, прыгаю на шею и крепко обнимаю руками и ногами. Громко торжествующе пищу и даже не обращаю внимания на шипы роз, с которыми он встречает меня сегодня. Не помню такого дня, чтобы приезжал без цветов, но каждый раз - это какой-то особенный букет. То экзотические орхидеи, то разноцветные герберы, то белое облако гипсофилы, завернутое в какую-то лохматую упаковочную бумагу. Но сегодня - розы. Красные, как кровь, и их, традиционно, охеренно много. Другого слова я подобрать не могу, да и не хочу - вряд ли много девушек моего возраста могут похвастаться тем, что каждый день их одаривают охеренными охапками цветов.