Солнца на полнеба

Сергею.

Другу, который

учил меня жить

с радостью

Маленький городок в степи, летний рынок. Она спорит с продавщицей и смеётся. Я стою под навесом, смотрю на неё. Взгляд мой густой и липкий, как и всё вокруг. Жарко. Ветер ерошит ей стрижку, подхватывает с дороги пыль, проносит по чьим-то голым ногам в шлёпанцах. Он пытается завиться в рулон, но, споткнувшись о лотки с рубашками и джинсами, не справляется, психует, отступает. Потом возвращается и снова пыльным маревом мутит воздух. И если я прямо сейчас сделаю шаг под солнце, то перестану быть только зрителем. Я стану частью всеобщего гвалта, пыльного спектакля. Мои кроссовки покроются серым налётом. Какая-нибудь конфетная обёртка, или этикетка, или кассовый чек найдёт под подошвой пристанище. Отдохнёт от жаркого и неуёмного ветра. А

я подниму вверх лицо и увижу в прорези рыночных рядов огромное ярило и полосу раскалённого добела неба. Солнце будет разъедать зрачок, я сдамся, сомкну веки. В глазах останутся чёрные пятна, а в ушах будет звучать и звучать её голос. Самый любимый и близкий, самый узнаваемый и загадочный среди сотен голосов этого шумного рынка, этого города, этого мира. Тут же из чёрных кругов и смеха сложится моё счастье. Простое и осязаемое, как советский пятак. Кажущееся одновременно и обычным, и незыблемым, и невероятным. Оно напугает и обрадует. И я снова открою глаза и дам солнцу прожечь меня до пяток. До той самой этикетки под подошвами. Я – цель и вершина луча, пронзившего космос. На мне заканчивается поток, который когда-то был рождён вон там, на самом верху. Я возьму в себя его тепло, растворю и отдам ей. Через руки, через губы, через что-то ещё. Я подумаю: «Да как же можно уметь не любить? Глупо». И вдруг коротко испугаюсь поверх собственных мыслей: «Удержать! Это же просто! Вот всё, что нужно: я, она и солнце. И два незакрытых маршрута. И только один к лучшей жизни. Да будет так».

Замок, стоящий среди гор в центре Тревожных Земель, был мрачен. Он казался покинутым и неприступным, однако юноша, который звался Принцем, уже и не помнил, как выглядело его жилище снаружи. Зато он точно знал, что внутри замка всегда темно и холодно. Дрова, мешки с зерном, ковры, одежда – всё это было свалено вдоль стен, дверей и окон. Каждая вещь была призвана защитить Принца от тех, кто жаждал проникнуть сюда, вовнутрь. Убить его самого, похитить сокровища.

Молодой человек то и дело подходил к двери и слушал ветер, воющий где-то высоко, возле острой крыши. Он слушал голоса людей под стенами замка и их песни. По его лодыжкам скользили холодные струйки воздуха, задуваемого через порог. Они приносили из-за двери маленькие звёздочки снежинок и складывали их белыми наносами. Тут же, за порогом. Принц присаживался на корточки, чтобы разглядеть тонкий белый рисунок, но в замке было слишком темно. Юноша прикасался к снегу пальцами, продавливал в наносах маленькие ямки.

Сегодня снег ему был безразличен, на Принца напал страх. Стоило отдалиться от двери, как начинало казаться, что кто-то подкрадывается и шепчет в замочную скважину. Вот и снова, едва молодой человек отошёл в зал, как вкрадчивый голос назвал его по имени и тут же ушёл в тишину.

– Прочь! – закричал Принц. – Все прочь!

Он заметался среди стен и колонн большого зала. Того самого зала, где произошло Это. Юноше было страшно возвращаться к двери, но беспокойство не унималось. Беспокойству требовалась уверенность, что за дверью никого нет. Впрочем, даже волнение не было главным мотивом его состояния. Взор Принца тоже не мог обрести покой. Юноша искал Её, но знал: Она не явится без повода. К тому же Она всегда пряталась, когда он был зол или расстроен, а сегодня было именно так. «И виноваты во всём они, – думал он, – все те, которые там, за дверью. Но они плохо меня знают! Ведь мне может и надоесть себя сдерживать! Они хорошо подумали?!»

– Пошли прочь! – разнеслось по замку. – Дров и еды у меня достаточно. Я больше не продам ни единой картины.

Он надрывал горло и плакал. Он знал, что его слова – наивный обман. Зима только началась. Ему придётся когда-нибудь расстаться с очередным Её образом. Если голод вдруг снова станет сильным, то он не устоит и отдаст им что угодно. «Но “Под лучом” не получит никто. Это мой гений, мой шедевр», – думал Принц и успокаивался.

Тот, кто шептал из-за двери, наверняка ушёл. А может быть, затаился в надежде на то, что Принц окажется неосторожным и выйдет за порог. Но юноша не собирался никуда выходить. Страх уже покинул его. Там, где были мысли о Ней, другим места не оставалось.

Я прислонился лбом к стеклу и отключился от шума всеобщего праздника. За окном золотистой рябью светились норы других людей. В окнах домов мерцали гирлянды, двигались тени. Фантазия доносила в ту реальность ёлки под мишурой и тепло семейных праздников. Уют представлялся почему-то не в современном исполнении, а теплом фильмов с экранов советских телевизоров. Впрочем, американским или французским фильмам тоже удавалось создать подобное. На российскую

же современность свет чужих окон категорически не желал накладываться. Я увёл взгляд чуть дальше. Окна там смазывались, творя в ночи туманные облака. Золото огней пробивалось из бетонных коробок, приоткрывая их живую суть и истинное предназначение. Свет лежал слоями, повторяя ряды этажей и улиц, огибал величественную композицию небоскрёбов. Мой взгляд подвис в том месте, где туман растворял иллюминацию на макушках светящихся столбов. Картинка расплылась. Устав от поиска закономерностей, взгляд соскользнул на дорогу. Хмарь, сырость – и ни крошки снега. «Сейчас куранты грянут, и жизнь откроет двери в новый и пышный в событиях год, – подумалось мне слишком уж буднично. – Так и будет. Месяца через три планово сбудется мечта. Мне дадут много денег, вероятнее всего, очень много. Мой проект назовут гениальным открытием и, может быть, даже присвоят ему моё имя. Ну не сказка ли?» От этих мыслей вдруг стало одиноко, как от разговоров на поминальном обеде. «Что начинается там, где мечта заканчивается? Вот она – накрыта ладошкой, словно бабочка. Нужно только бережно достать и приколоть булавкой. Разноцветные крылья останутся, а бабочка уйдёт, – мысли снова крутанулись и вернулись в день сегодняшний. – Скоро наступит утро, в котором в нормальных домах будут салаты, гусь в застывшем жиру и недопитое шампанское. И ничегошеньки больше не изменится. Ни завтра, ни послезавтра, ни через год. У меня же и салатов не будет. Вместо мечты появятся цифры на банковском счёте. То, чем жил, вдруг станет числом и следом в истории. А дальше что? Да ничего. И праздник никчёмный. Жалко времени – лучше бы дома поработал».

Голос очередной новогодней подруги, крикливый в любом настроении, вывел из раздумий. Я сделал разворот в ресторанное веселие и сотворил на лице улыбку. Нет, пожалуй, сперва – улыбку и только потом – разворот. В глазах девушки скользнула тень долготерпения и покинутости. Ужин на двоих в дорогом месте был условием её присутствия в этой ночи. Ещё не зная друг друга, мы в деталях обсудили то, как видится правильный праздник для каждого из нас. Стол и внимание были за мной. За ней – безукоризненная внешность и необязательность. Тревожный взгляд миндалевидных глаз уколол, затем дрогнул и скатился на стол, смягчаясь в вазочках с икрой и на тарелках с деликатесами. Он ожил, побежал по салатникам и подсвечникам, удовлетворился их готовностью к полуночи. Девушка провела безумно красивыми пальчиками с идеальными ногтями по идеальной причёске. Заправила чёрный витой локон за ушко совершенной формы и снова посмотрела на меня. Покой с её лица сошёл, вернулось недоумение. Идеальная грудь вздулась над кромкой выреза платья. На выдохе из груди исторглась порция крикливого звука, неподвластного науке и финансовым вложениям. «Что ж, про голос уговора не было».

– Что-то не так? – спросила девушка. – Ты где? Или у меня у одной праздник?

«Как же они в них влюбляются?» – подумал я о ком-то абстрактном, а в слух сказал:

– Перестарались мы… – погладил туго набитый живот. – Стол восстановили?

– Мальчик просто лапочка, – похвалила она официанта. Почему-то произнесла это с ноткой обиды. Стрелки бровей горестно сложились и указали на некое стыдливое чувство внутри меня.

– Ну, прости, задумался. Но ведь время же есть?

– Без пяти минут, между прочим.

Пальчик указал мне на стрелки часов, готовых сойтись в верхней точке. Словно бы вспомнив о чём-то важном, девушка вдруг засуетилась. Она выхватила из ажурной стойки две белые салфетки и достала из сумочки пару шариковых ручек. Выдала один комплект мне, другой положила перед собой, небрежно отодвинув идеально установленную тарелку.

– Давай желания писать, – по-детски испуганно попросила она. – Ты же пишешь, да? Я всегда.

Было видно, что она спешит и боится не успеть выложить на лист всё задуманное. Поэтому отвечать на её вопрос я не стал.

До нового года оставалось три минуты и ни малейшего понятия о том, каким способом можно извести эту уйму времени.

Первую минуту я потратил, наблюдая за пальчиками моей спутницы, которые создавали новогоднее желание. Другая её рука сложилась лодочкой и прикрывала творимый текст от моих глаз. Следующая полминута ушла на размышления и созерцание города за окном. С трудом отбился от злой мысли пожелать себе нечто, исключающее мою персону из окружающего пространства. Разумно подумалось о том, что такой несносный и язвительный тип, как я, и не должен ничего желать. Ибо хорошего желать уже не умеет. Убив таким образом две трети никчёмного времени, я убористо уложил в строку суть собственных претензий на предстоящий год: «Хочу любви (как в кино) и солнца в полнеба». Перечитал, заранее смирился с несбыточностью и сложил листок пополам.