Солнце и луна
Шрифт:
– Я многое повидал, пока был солдатом, но такого… такого со мной не случалось ни до, ни после. Хью часто говаривал, что можно подняться над болью, но я думал, он это для красного словца. В тот день я понял, что он имел в виду.
– Как занимательно… – протянула Клер, с новым интересом взглянув на Хью.
Филиппе захотелось вывалить ей на голову блюдо с жареными потрохами.
– С тех пор мы с Хью не встречались. Что ты поделывал с тех пор, старина?
– Хорошенько караулил остальные
– Может, вам в этом нужна помощь? – вкрадчиво осведомилась Маргерит.
– Интересная мысль, – усмехнулся Хью. – Я ее обдумаю.
Прислуга подала очередную перемену – устрицы в остром соусе и мягкие белые лепешки к ним. Положив себе ровно столько, чтобы снять пробу, Тристан де Вер повернулся к Хью:
– А можно узнать, что привело вас сюда?
– Я гостил у сестры, но соскучился по жене. В конце концов, прошло уже две недели, как она меня покинула.
– Как трогательно, – ехидно бросила Клер.
Олдос положил руку Филиппе на колено, но она сбросила ее.
Рауль обрадовано потер руки, когда к нему подошла служанка с соусником, но леди Изабелла отослала ее прочь, объяснив: «Лук и черемша! Ты же не хочешь пропахнуть ими?»
Маргерит, не смущаясь такой мелочью, как запахи, щедро сдобрила свою лепешку соусом и подцепила на двурогую вилку самую крупную устрицу.
– Значит, вы испугались, что ваша добронравная женушка падет жертвой какого-нибудь нечестивца? – спросила она лукаво.
– Я не ревнив, – отмахнулся Хью, глядя при этом в сторону, как делал всегда, когда лгал. – Вы же не приняли мои слова всерьез?
– Откровенно говоря, нет… – Маргерит поднесла вилку к губам, лизнула устрицу кончиком языка, втянула в рот и проглотила не жуя. – Думаю, вам просто стало скучновато в кроличьем садке, в который превратился Истингем. А вот мы здесь не скучаем. Всем по-дружески делимся, все делаем за компанию. Вообразите себе, на прошлой неделе развлекаемся мы с Олдосом в его спальне – и вдруг в дверь без стука входит… кто бы вы думали? Ваша женушка! И в каком виде! На ней было… или скорее не было…
Филиппа отважилась бросить взгляд на Хью. Он смотрел на нее, но отвернулся, стиснув зубы.
– Матерь Божья! – пробормотал Олдос, прячась за кубком.
– Мне бы следовало уступить ей поле битвы, – продолжала Маргерит, – но я все-таки пришла первой и уже успела натрудить руку, размахивая хлыстом. Правда, я честно предложила ей присоединиться к нам.
Олдос подавился вином. Вся компания дружно грохнула смехом, кроме Орландо Сторци, который ничего не понял, и отца Николаса, который плюнул и перекрестился. Эдме выпучила на Филиппу глаза.
«Боже, помоги мне пройти через это!» – взмолилась та.
– Ваша
– Просто я устал с дороги, – буркнул Хью.
– А я бы на вашем месте приревновал. Любовь без ревности – ничто. Так говорит «L'amour courtois».
Клер и Маргерит обратили к Хью свои холеные лица. На их ярких губах играли хищные усмешки. Он утверждал, что не ревнует Филиппу к Олдосу. Теперь ему оставалось признать, что он ее не любит.
– А мне плевать, что там говорит эта ваша «L'amour curtoise»! – отрезал Хью. – Все эти рассуждения о духовной близости – просто чушь! Цветистые покровы все на то же вожделение, доступное самой тупой зверюге!
– О! – Маргерит передернулась в сладком ужасе. – Как сильно сказано!
«В самом деле», – мрачно согласилась Филиппа. Хью только что публично признал, что ничего к ней не чувствует, лишь выразил это немного иначе. Впрочем, почему ничего? Вожделение к ней он не отрицал. И на том спасибо… вот только у нее к нему голод не только тела, но и души.
– Значит, любовь вы ни в грош не ставите? – уточнил Тристан.
– Любовь, знаете ли, возвышает, – сказала Клер, облизывая кончики пальцев.
– Вы из тех, кто считает куртуазную любовь выдумкой измученных бездельем придворных дам, – проговорил Тристан с полным ртом, знаком требуя добавки. – Но любовь была и есть. О ней писал еще Овидий, римский поэт, живший задолго до…
– Я знаю, кто такой Овидий, – спокойно перебил его Хью. – Что вы имеете в виду? «Ars Amatoria» или «Remedia Amoris»?
Филиппа открыла рот одновременно с Тристаном.
– «Ars Amatoria», – сказал тот, глядя на Хью с уважением.
– Ах, его трактат об искусстве любви! Вы его прочли?
– Частично, – ответил Тристан со смущением.
– Оно и видно. Прочти вы трактат целиком, вы бы поняли, что это всего лишь пародия, – Овидий высмеял попытки уложить любовь в четкие рамки. Он хотел насмешить читателя и, должно быть, сам помер бы со смеху, узнай он, что «Ars Amatoria» всерьез избрали основой основ новой любовной философии.
В наступившей звенящей тишине Филиппа ощутила, что мучительно краснеет. Боже правый! Все это время она была уверена, что Хью не знает грамоты!
– Вы меня сразили! – Тристан комично воздел руки. – Я полагал, что рыцарь умеет только размахивать мечом.
– Чаще всего бывает именно так, – миролюбиво ответил Хью. – Но мой отец решил, что немного знаний мне не повредит. С четырех до восемнадцати лет, до самого посвящения в рыцари, мне их вбивали в голову самые просвещенные наставники. Днем я учился размахивать мечом, а по ночам корпел над книгой.