Солнце и луна

Райан Патриция

– По ночам? – изумился Рауль.

– Пока не звонили к заутрене.

– Но когда же ты спал?

– Насколько я знаю Уильяма Уэксфорда, он полагал, что сон – это излишняя роскошь, – заметил Олдос, вполне оправившийся после откровений Маргерит.

– Как? – вскричала Клер с живостью, которой Филиппа в ней даже не подозревала. – Вы сын Уильяма Уэксфорда?

Хью кивнул.

– Это удивительный человек, – произнесла она со столь же неожиданной мягкостью. – Наилучший пример для подражания. Так вот отчего вы такой… – она кокетливо улыбнулась, – такой особенный!

– Но

ведь предела совершенству нет, – в разговор включилась Маргерит. – Опытной женщине есть над, чем поработать. А знаете, я тоже читала «Ars Amatoria». Это единственное, чем я обязана монастырю, где получала образование. Этим… и полной безнравственностью. Отчасти я согласна с Овидием, но только не в том, что женщина в любви непременно должна покориться мужчине.

Филиппа с трудом подавила неприязнь. Надо же, развратница Маргерит де Роше оказалась не только начитанной, но и красноречивой! Поистине это день сюрпризов для всех и каждого!

– В его понимании, – говорила та, – женщина – лишь сосуд для утоления мужской жажды. Или, с точки зрения церкви, сосуд греха, дьяволово отродье! – Она ехидно усмехнулась, покосившись в сторону отца Николаса, презиравшего женский пол. – Мы в Пуатье отвлекаем мужчин от столь низменных развлечений, как охота и драка, и зовем к занятиям более утонченным. Общество, где царствует женщина! Ее обожают, ей поклоняются…

– И повинуются, – вставил Хью.

– Повиновение – высшая форма поклонения.

– Я стою за равенство для обеих сторон, хотя бы в сердечных делах.

– В сердечных делах! – Тристан засмеялся. – Уж не имеете ли вы в виду любовь? Ту самую, в которую не верите!

Присутствующие поддержали его смехом.

– В постельных делах, – поправился Хью. – Как насчет равенства?

– Но ведь кто-то должен держать хлыст. – Маргерит проглотила еще одну устрицу. – Почему не женщина?

Олдос вздрогнул, опрокинул вино и залил весь стол и свою сутану.

– Не таращи глаза! – рявкнул он на Эдме.

– Я все же думаю, что в шутках Овидия сокрыто много серьезного, – заметил Тристан. – Абеляр нередко его цитировал.

– Абеляр был хоть и философ, но человек со всеми его слабостями, – сказал Хью. – Он признавал, что его изначальной целью было просто совратить Элоизу, руководствуясь трактатом Овидия. Это навело меня на мысль, что его понимание «Ars Amatoria» было столь же поверхностным, как и ваше.

Филиппа подавила стон, вспомнив свои нравоучительные речи в саду Истингема и краткую лекцию на тему «Абеляр и Элоиза».

«Не думаю, чтобы вы слышали про Элоизу!» В то время как она лезла вон из кожи, пытаясь объяснить свой интерес к куртуазной любви, Хью, должно быть, потешался в душе над ее наивностью. И он был прав. В то время ей и в голову не могло прийти, какова на деле та романтическая любовь, с которой так носились в Пуатье, – насколько она более примитивна, низменна, чем жгучая, всеобъемлющая страсть Элоизы и Абеляра друг к другу.

Она жаждала испытать это чувство – и испытала. С Хью.

Элоизе повезло больше, потому что любовь ее была взаимной.

И даже взаимное чувство погубило ее. К чему приведет странное, неодинаковое по глубине чувство, возникшее между ней и Хью? Для нее это возвышенная страсть, от которой вырастают крылья, для него – очередное развлечение, одно из многих. Да, он был с ней нежен и осторожен в постели, но не в виде исключения, а в силу привычки. Ведь он предпочитает обоюдное удовольствие.

Дядюшка Лотульф говаривал, что нет такой проблемы, которую невозможно было бы решить с помощью элементарного анализа. В данном случае проблема в чувстве. Задушить его – и дело с концом! Но как? Очень просто! Ни на минуту не забывать, что чувство это не взаимно. С одной стороны, Хью Уэксфорд заслуживает быть любимым ею, но с другой – ведь он со спокойной душой отдал ее Олдосу Юингу. Допустим, он человек долга и патриот, но он мог хотя бы показать, что ему тяжело уступать ее, придумать что-нибудь, мог попросить – хотя бы символически – не делать этого.

Если дать волю обиде, она постепенно подточит опасное чувство, а до тех пор ей следует держаться отчужденно, не позволять ни малейшей вольности, ни малейшего сближения. Пусть Хью думает, что она отдалась Олдосу и ничуть об этом не жалеет.

А если он станет ее домогаться? От одной мысли об этом Филиппу бросило в жар. Она помнила наслаждение, испытанное в объятиях Хью, будто бы это было вчера. Нет, ни в коем случае! Нельзя уступать даже мысленно! Раз в этом участвуют разом и плоть ее, и душа, значит, нельзя отдавать ему даже тело!

А если?..

– Что с тобой?

Филиппа открыла глаза. На нее с искренней тревогой смотрел Олдос.

– Нет-нет… ничего.

– Подумать только, этот негодяй взял да и приехал незваный-непрошеный! И это когда ты, быть может, готова была простить меня.

– Как раз сегодня я собиралась прийти помириться.

– Неужели? Как же он некстати, этот мерзавец! Вот что, приходи все равно!

– Не могу, – вздохнула Филиппа. – Он ведь узнает об этом.

– Ему же все равно!

Филиппа ощутила настойчивый взгляд, глянула украдкой и увидела, что Хью смотрит на них поверх кубка с таким видом, словно ему далеко не все равно.

– Прости, но не могу, Олдос.

– Тогда уговори его вернуться в Истингем!

– Попробую.

– Сделай это! И помни, ты моя единственная!

Олдос потянулся за рукой Филиппы. На этот раз она это позволила.

Глава 15

Хью скрипнул зубами, когда из темноты появилась леди Клер и направилась к нему. Он сожалел, что так напился, – его роль требовала сосредоточенности и внимания.

Когда с праздничным ужином было покончено (он так и не съел ни крошки, зато отдал должное вину), на лугу развели костер. Музыканты заиграли на флейтах и бубнах, слуги устроили хоровод в честь гостей леди Клер, а потом перешли к танцам погорячее. Зрители хлопали в ладоши и подпевали песенкам, что дало возможность Хью уединиться со своим кубком на дальнем конце стола.