Солнце, луна и хлебное поле
Шрифт:
Она была голодная, я вышел, принес ей булочки.
Сурен был очень агрессивен, плевался и материл больных. Те тоже не оставались в долгу, был полный кавардак. В конце концов один больной запустил в него стаканом и рассек бровь. Это подействовало на него положительно, он успокоился, настроение улучшилось настолько, что он поинтересовался у меня:
– Как ты?
Мы оставались в больнице, пока Сурен не уснул. Потом на последнем трамвае переехали через мост и поднялись по крутой улице. Манушак от усталости еле шла, я подсадил ее на плечи и так донес до дому. Гарик и Сусанна спали.
– Останься, –
Утром она, взволнованная, разбудила меня:
– Отец умирает!
Я быстро оделся.
У Гарика глаза были закрыты. Изо рта время от времени вылетали звуки, походившие на свист, тетя Сусанна делала ему искусственное дыхание.
– Шевелитесь! – крикнула нам.
Я побежал в детский сад и там по телефону вызвал «Скорую помощь». Когда вернулся, Гарику было лучше, он выпил полстакана воды, затем пригляделся ко мне:
– Постричься тебе нужно.
– Вот станет тебе лучше, сам и пострижешь, – ответил я.
Чуть погодя к воротам подъехала машина «Скорой помощи». Врач сделала Гарику укол и выписала рецепт. Тетя Сусанна дала денег, я пошел в аптеку и принес лекарства. Так прошло то утро.
Потом во время еды тетя Сусанна вспомнила:
– Завтра похороны дядей Хаима, хотела сходить, но Гарика не могу оставить.
Потом спросила у Манушак:
– А ты не собираешься?
– Если бы Хаима хоронили, пошла бы, а так – лучше я за Суреном присмотрю.
Я пообещал Манушак увидеться с ней вечером и ушел. Стоя на площади, я пересчитал деньги, оставалось еще семь рублей. По пути я увидел отца, он сидел и чинил обувь, взглянул на меня и отвел взгляд. «Ну что за свинья», – подумал я и не подошел.
В подъезде Хаима стоял отвратительный запах одеколона. Наверху, в квартире, этот запах усилился, жег мне ноздри, к нему подмешивался сладковато-терпкий трупный дух, меня чуть не выворотило. Двоюродный брат Хаима сказал мне:
– Приходили врачи-евреи, осмотрели тела, сказали, что один перегрыз себе вены и истек кровью, а у второго сердце разорвалось. Так что дорожное происшествие тут ни при чем. Мы хотели узнать правду и теперь знаем. Да только что уж тут поделаешь? Кому будешь жаловаться?
– Если я понадоблюсь, я рядом, – сказал я.
– Завтра утром собери по соседям стулья, не меньше двадцати.
Потом я спросил о Хаиме.
– Мы встречались с ментами. Они не верят Терезе, говорят, она близкий ему человек и пытается его выгородить; не исключено, говорят, той ночью они вообще не виделись. Кроме того, что он стоял там, у стены, в ту ночь, у них ничего нет; этого недостаточно для обвинения, но пока ментам хватает – короче, денег хотят.
Оттуда я направился в художественный техникум, он был недалеко от станции фуникулера, узнал, когда начинаются экзамены и какие нужны документы, кроме аттестата.
– Главное – рисование, – сказала мне секретарша, – хорошо нарисуешь, примут, проблем не будет.
Вечером я поехал к Манушак в больницу. Она была в хорошем настроении:
– Сурену какой-то укол сделали, ни звука не издает, лежит себе спокойно, пялится в потолок.
В тот вечер тоже возвращались поздно, опять я донес ее на спине до ворот, она смеялась:
– Джудэ, если б ты знал, как мне хорошо.
Утром я обошел соседей, взял у них стулья, поставил в ряд
Неожиданно какой-то парень лет двадцати сорвался с места, сумел пролезть под вторым гробом и помчался прочь. Многие пытались схватить его, но безрезультатно, он оторвался от всех. Поднялся крик: «Держите!» По меньшей мере двадцать человек бросились за ним, но никто не смог его догнать, он исчез.
Сначала я немного удивился, по-моему, не стоило поднимать такой шум из-за глупой выходки какого-то наглеца, но потом узнал, в чем дело. У евреев, к которым относилась семья Хаима, было правило: если под гробом их покойника удастся пройти человеку другой веры, покойника не хоронят до тех пор, пока этот же человек, по собственной или чужой воле, не пройдет под гробом в обратную сторону.
Плохая сложилась ситуация. Долго шумели, в конце концов один гроб отвезли на кладбище, а другой опять внесли в дом. Мы с Цепионом вернули стулья и возвратились к дому Хаима, но там уже никого не было, и мы направились к площади.
12
Вечером я пошел к Манушак в больницу, мы стояли у окна, ели черешню, выплевывая косточки во двор. Я рассказывал ей, что произошло во время похорон, когда в воротах больницы показался Толик, увидел меня и позвал:
– Трокадэро хочет тебя видеть.
– Что ему нужно? – спросил я.
– Он сам скажет.
«Интересно, как он меня нашел», – подумал я.
– Жду в машине! – крикнул Толик.
Мы переехали через Метехский мост и, свернув по набережной налево, подъехали к двухэтажному строению с покосившимися от сырости стенами, на первом этаже которого была дешевая закусочная. Прошли полутемный зал и вошли в маленькую комнату, в комнате стоял деревянный стол, на нем – телефонный аппарат и счеты. За столом сидели Трокадэро и Куса. Этот Куса был родственником Трокадэро, он приехал откуда-то с гор искать удачи в городе; он во всем подражал Трокадэро, ходил, нахмурив брови. Хорош был собой, походил на рассерженного Марчелло Мастроянни.
Трокадэро улыбнулся мне, когда я сел, хлопнул по плечу и справился:
– Как ты?
Он редко интересовался мной, мне стало приятно.
– Ничего, – ответил я.
– Эти сукины дети позвонили, надо встретиться, денег просят.
– Кто они? – спросил я.
– Кукийские [1] , Чомбэ и Хихона, они подстроили эту подлянку.
Эти имена я слышал, но в лицо не знал ни одного.
Он выматерился:
– Не прощу им этого.
– А я тебе зачем? – спросил я.
1
Кукия – одна из окраин Тбилиси.