Солнце, луна и хлебное поле
Шрифт:
Трокадэро едва заметно улыбнулся, он был абсолютно спокоен. Я взглянул на него, он стал мне омерзителен.
Из рассеченной губы кровь капала по подбородку прямо мне на грудь. Трокадэро столкнулся со мной взглядом в переднем зеркальце, достал из сумки завернутые в газету деньги, развернул газету, и там вместо денег оказалось аккуратно сложенное большое белое полотенце. Повернувшись, он дал его мне и, извиняясь, добавил:
– Кажись, я немного переборщил, но не станешь же ты держать на меня зла, не обидишься. – Полотенце я взял, но подбородок не вытер –
Трокадэро опять повернулся ко мне.
– Утри подбородок, – строго сказал он и добавил: – Когда придем туда, держись гордо, чтоб ни у кого не было подозрения, что этих сук не ты уложил.
– Я никого не убивал, – я услышал собственный голос будто откуда-то издалека.
– Я свое исполнил, так что теперь ты должен исполнить свой долг.
– Нет у меня такого долга, – ответил я и вытер подбородок полотенцем.
– Есть, – сказал он строго, – ты друг Хаима.
– Я очень люблю Хаима, но этого дела на себя не возьму, и не думайте.
– Ты несовершеннолетний, тебя не расстреляют, так что будь спокоен.
– Мы об этом не договаривались, я тут ни при чем.
Дружеское выражение исчезло с лица Трокадэро, взгляд остекленел. Он протянул руку в сторону такси, в котором сидели Куса и Романоз:
– Вот они – совершеннолетние, так что хорошенько подумай.
Его неестественное спокойствие действовало на меня уничтожающе. Это был не только страх, не знаю, как назвать это ощущение, я задыхался от собственной беспомощности, и все-таки я смог сказать:
– Это меня не касается.
Он не ответил, еще некоторое время рассматривал меня, а затем отвернулся.
Теперь Толик отыскал меня в зеркальце.
– Болван, – процедил он сквозь зубы с презрением.
– Я тут ни при чем, – повторил я.
Трокадэро переглянулся с Толиком:
– Оставь его. Успокоится и поймет, как надо себя вести.
Затем он наклонился к бардачку, достал полную бутылку водки, откупорил и без слов, повернувшись назад, протянул мне. Я взял и, приставив ко рту, выпил залпом половину, почувствовал, как выровнялось дыхание, ушло напряжение, я захмелел, не знал, о чем и думать, не было сил переживать.
– Ты что натворил? – ворвался в сознание голос Толика.
Я и не понял, как выронил бутылку, она каталась по полу у моих ног, водка выливалась. В салоне стоял водочный дух. Я не шелохнулся: «Пусть себе валяется», – будто кто-то опять подумал вместо меня. Они тоже больше ничего не сказали. Так и проехали мы полгорода в молчании и поднялись в наш квартал. Возле подъезда Хаима собрался народ, нас ждали. Как только такси остановилось, к нему ринулись люди и окружили машину.
Перед тем как выйти из машины, Трокадэро обернулся и взглянул на меня спокойно и деловито:
– Не оплошай, – предупредил он меня и как-то странно улыбнулся.
Как только я ступил на асфальт, передо мной проявился Вагиф, татарин Трокадэро, лет десять прошло с тех пор, как я впервые его увидел, он никогда и словом со мной не перемолвился.
– Учти, стрелять буду в голову, – сказал он и тоже улыбнулся мне.
Вокруг
– Выше голову, мужик.
Он отошел, и я поднял голову. Увидел, как Романоз, стоя среди парней, указывал на меня пальцем. За несколько минут в людях вокруг меня произошла перемена, теперь они глядели на меня со страхом, удивлением и как будто с уважением. Тот, кто видел пистолеты за поясом, уже не мог поднять на меня глаз. В этот момент где-то там, в глубине души, я почувствовал, что это преображение мне по душе, на несколько секунд я ощутил себя совсем другим человеком. Осознав это, подумал: «Уж не схожу ли я с ума».
Вагиф взглянул на парней, направлявшихся к нам, повернулся и опять улыбнулся мне:
– Помнишь, что я сказал?
Косой Тамаз приблизился ко мне и остановился в двух шагах:
– Это правда?
К глазам подступали слезы, не расплакаться бы, испугался я и не ответил ему. Я принял строгое выражение лица, отвел глаза и отвернулся в сторону. Тогда откуда-то издалека я услышал его голос:
– Да ты, брат, сбрендил. Как же ты пошел на такое.
Тем временем на улицу вынесли тело дяди Хаима. Вагиф взял меня за плечо, и мы подошли поближе. Из такси вытащили того парня, пригнули ему голову.
– Давай, – приказал мне Вагиф, и я от отчаяния со всей силы пнул его под зад, так что он пролетел под гробом. С другой стороны его подхватили евреи и начали избивать.
Этот пинок был в действительности единственным моим реальным вкладом, если угодно, единственной заслугой в событиях того дня. Больше ничего значительного я не совершил.
Трокадэро наклонился ко мне и прошептал:
– Вечером свидимся и обо всем договоримся. Не так уж и плохи твои дела, как тебе кажется.
Как только он отошел, ко мне приблизился Нугзар Швелидзе, но Вагиф рявкнул на него:
– А ну, дуй отсюда, – и тот поджал хвост.
По сравнению с предыдущим днем народу было не так много, наверняка меньше пятидесяти. Они тронулись по направлению к площади, и улочка перед подъездом опустела. Возле стены без сознания валялся тот избитый парень. Вагиф взял меня за плечо.
– Иди в машину, – приказал он.
Все это время Толик так и не выходил из машины, дверца была открыта, и он глядел на нас. Когда мы подошли, он показал на ремень:
– Вот видишь, пригодился.
Что я мог ответить?
– Куда мы едем? – спросил я.
Он взглянул на меня и прищурился, будто задумавшись.
– Приедем – увидишь.
Только я открыл заднюю дверцу, как заметил за процессией желтую крышу милицейской «канарейки» на площади, и меня бросило в дрожь. В это время от толпы отделился Грантик Саркозян и крикнул:
– Легавые, парень, легавые.
И тут случилось нечто странное: только Вагиф повернулся ко мне, как вдруг покачнулся и упал, будто кто-то толкнул его. Вспоминая это позже, я пытался понять: если он не споткнулся, тогда что же на ровном месте его подкосило?