Солнце любви
Шрифт:
— А его белые брюки так плотно облегали ноги, что было видно, какие у него мощные мускулы, и я…
— Диана, мне пора! — настойчиво повторила Эми. Голова у нее теперь разболелась не на шутку.
— Ах, вот досада… я так хочу, чтобы ты… нет, все равно, я хочу попросить тебя… сделай мне одолжение. Скажи капитану, что женщина с темными волосами, которая махала ему рукой с крыльца модной лавки, сочтет за честь, если он в ближайшее время сможет выбрать вечер для визита и пообедает с ней. Любой вечер! Сделаешь это?
— Да. Да, я передам ему.
— Чудно! О, вот и Уильям с моей каретой.
— Нет, я пройду пешком.
— Ну, как хочешь. — Диана крепко обняла подругу. — Я получила большое удовольствие от ленча. Увидимся на следующей неделе. — Она засмеялась и напомнила: — И передай мое предложение капитану. А я буду ждать того момента, когда смогу лично предложить ему лучшее, что у меня есть.
Она продолжала посмеиваться, когда ее возница помог ей забраться в новенькую черную «викторию».
Карета Дианы наконец отъехала, и Эми испустила глубокий вздох облегчения. Она была совершенно измотана. Голова разламывалась. Съеденный ленч просился обратно. Ничего не хотелось ей так сильно, как вернуться в Орилью, принять ванну и вздремнуть перед обедом.
Эми приподняла юбки своего простого хлопкового платья и двинулась вперед, чтобы пересечь пыльную площадь, направляясь туда, где солдаты покупали горячие пирожки, жареную кукурузу и сахарные пастилки у старого сгорбленного мексиканца. Чувствуя, как припекает солнце ее многострадальную голову, Эми наконец добралась до дальней стороны площади.
Остановившись, чтобы дать дорогу трем незнакомым всадникам, она взглянула на свою коляску и увидела обутую в черный сапог ногу Педрико, опирающуюся на тормозную рукоятку.
Благодарение Господу, что Педрико здесь и дожидается ее. Они могут сейчас же тронуться в путь, домой.
Слегка воспрянув духом, Эми обогнула экипаж сзади. Она уже собиралась окликнуть Педрико, когда сиденье скрипнуло — он поднялся с места и спрыгнул на тротуар, оказавшись прямо перед Эми.
Она так и застыла на месте от неожиданности. Перед ней стоял вовсе не добродушный одноглазый Педрико Вальдес. На чеканном лице имелись в наличии оба глаза, блестящие, как обсидиан. И длинный белый шрам пересекал левую щеку — шрам, который собирался в складки, когда полные чувственные губы поднимались, образуя дьявольскую улыбку. Улыбку капитана.
Глава 23
Слегка склонив голову набок, он стоял рядом с каретой, красивый, как сам Люцифер, с обычным для него выражением самоуверенности и превосходства. Он очевидно наслаждался ее изумлением и разочарованием, в то же время ожидая гневного протеста против его присутствия и заранее потешаясь в предвкушений того, как она выставит себя на посмешище.
Ну нет, этот самонадеянный ублюдок может ждать хоть до второго пришествия. Конечно, она оказалась в самом дурацком положении — тут не могло быть сомнений. Но будь она проклята, если позволит, чтобы это видели все жители Сандауна.
Промедлив в остолбенении какую-то долю секунды, Эми сумела взять себя в руки. Подобно великой драматической актрисе, играющей роль перед требовательной и придирчивой аудиторией, она напустила на себя холодный, безмятежный и даже отчасти довольный вид.
Откинув голову
— Ах, капитан! Как вы добры, что все это время ждали меня. Надеюсь, вы не чувствовали себя слишком неуютно под этим жарким апрельским солнцем.
Не ожидая ответа, она спокойно направилась мимо него к переднему сиденью коляски.
— Нет-нет, ничуть, — заверил он ее своим звучным низким голосом.
И прежде чем она смогла подняться на сиденье, его сильные пальцы обхватили ее талию. Он с легкостью поднял ее и посадил на высокое мягкое сиденье, при этом его руки задержались на ее талии на один удар сердца дольше, чем требовалось.
Эми остро ощущала, сколько глаз сейчас следит за ними; поэтому она беззаботно улыбнулась, расправила вокруг ног длинные юбки и подождала, пока ее рослый мучитель неспешно обошел вокруг коляски, а затем взлетел в соседнее сиденье, причем намеренно маневрируя чересчур близко к ней. Так близко, что его плечо и бедро касались ее. Когда его правое колено утвердилось вплотную к ее ноге, она быстро перевела дух, но не отпрянула и не отодвинулась.
Все взгляды были прикованы к ним, когда Кинтано разобрал поводья, до того обмотанные вокруг тормозной рукоятки, натянул их и послал лошадей вперед. В голове у Эми гудело, к горлу подкатил комок, но, невзирая ни на что, она продолжала улыбаться и кивать друзьям и знакомым. И горестно размышляла, как это получилось, что все обитатели Сандауна, словно пораженные слепотой, не могут разглядеть истинную, темную природу молодого земляка. Было ясно, что для своего родного городка он стал чем-то вроде кумира, обожествленного героя. Никто не подозревал, что холодный жестокий завоеватель даже в эту самую минуту удерживает Эми при себе против ее воли.
Он привлекал к себе откровенно одобрительные и восхищенные взгляды всех, от мала до велика, и Эми, исподтишка косясь на него, отмечала одну несомненную странность: смуглое чеканное лицо, с такой угрозой надвигающееся на нее каждую ночь — ночь, пронизанную лихорадочным сладострастием, — казалось, утрачивало и свою упрямую твердость, и порочную ожесточенность, когда он улыбался искренней обезоруживающей улыбкой и приветливо кивал встречным.
На краткий миг в нем приоткрылось мальчишеское обаяние, которое так привлекало к нему все сердца в незабвенные прежние годы.
Но одурачить Эми ему не удастся.
Как видно, не она одна могла спрятаться за маской добродушной общительности и беззаботности — ему тоже ничто не мешало надеть такую же маску. Эти люди воображали, что знают Луиса Кинтано. Ничего они о нем не знали. Только ей было ведомо, каков на самом деле их распрекрасный капитан — человек столь холодный и злопамятный, что у Эми озноб пробежал по спине, стоило ей с ужасом осознать, что придется провести с ним наедине весь путь до Орильи.
Впоследствии Эми так и не смогла вспомнить, чья улыбка исчезла раньше — его или ее. Она знала только одно: когда они достигли границы города и она, отодвинувшись от него как можно дальше, негодующе взглянула в его сторону — у него на лице уже не оставалось даже намека на любезность.