Солнце мертвых

Атеев Алексей Григорьевич

Вот на этом самом месте, – Стас кивнул на свой дом, – он и поставил свою усадьбу. И зажил в чистом поле, не ведая более насилия и печали.

– Очень интересно! – воскликнул удивленный познаниями своего нового знакомого Володя. – Откуда вы все это знаете?

– Рассказывали, – односложно отозвался Стас. – Жил некогда в этом доме старичок один, по фамилии, кстати, Чернопятов, он и рассказывал.

– Он что же, ваш родственник?

– Очень дальний. Но мы были с ним дружны. Мальчишкой частенько бегал к нему. Он был один как перст, вот и завещал

дом мне. Живу то тут, то в городской квартире. Здесь, конечно, вольготнее. Простор!

«Сколько, однако, в его языке архаичных слов, – подумал Володя. – Совсем молодой парень, а говорит, словно сто лет прожил. Наверное, набрался от своего родственника».

– И что же, – спросил он у Стаса, – остальные жители Лиходеевки тоже из ссыльных?

– Именно, – был ответ. – И в основном их отправляли сюда за те же прегрешения. Причем большинство ссыльных были представителями знатных фамилий. Вот, скажем, уже при царевне Софье обвинили в колдовстве Безобразова – тоже стольника. Будто бы гадал этот Безобразов на воде, на костях и хотел извести молодого Петра и его матушку Наталью Кирилловну. Сволокли старика в пытошную избу и учинили ему крепкий допрос. Сознался. Ну и голову долой, а семейство сюда. Вон в том домишке живут потомки этого самого Безобразова. Можем зайти, познакомиться поближе.

– Удобно ли? – смутился Володя.

– А почему нет? Старуха Безобразова будет очень рада, небось со скуки помирает.

Эй, Матрена! – громко крикнул он, постучавшись в ветхую калитку. – Жива ли?

– Жива, батюшка, – донесся откуда-то из дома слабый голос, – заходи.

Старуха возникла на пороге дома, высокая, сухая, горбоносая. Ее голубые глаза уперлись в гостей, и Володя еще больше оробел.

– Вот, Матрена, привел к тебе ученого! – сообщил Недоспас, кивнув на Володю.

– Ну, какой я ученый, – забормотал тот, пряча глаза от строгого взгляда старухи.

– Ученого, – раздельно повторил Стас, словно вкладывая в это слово какой-то иной смысл. – Интересуется молодой человек историей нашей Лиходеевки.

– Бывали у нас ученые, – равнодушно сказала старуха.

– Мало ли что бывали. Ты расскажи ему какую историю. Ты ведь их много знаешь.

– Какую историю? – старуха недовольно посмотрела на Володю. – Не знаю я никаких историй. Скоро вон «Богатых…» показывать будут, вот это история. А у нас чего, лес, да поляна, да могильная яма… – Она усмехнулась.

– Что за могильная яма? – переспросил Володя.

– Это я к слову. Поговорка такая. Мол, нечего тут делать.

– Что значит – нечего делать?! – строго сказал Недоспас. – Пришел человек специально. Интересуется Лиходеевкой, не для себя, для общества старается, а ты поговорками его смущаешь.

– Ладно уж, – смилостивилась старуха в ответ на упреки Стаса. – Заходите в дом. Только разувайтесь, а то грязи нанесете.

Володя послушно разулся, но заметил, что Стас и не подумал последовать его примеру.

Через полутемные сени они вошли в просторную комнату, которую бы следовало назвать горницей,

но язык не поворачивался сделать это. Обстановка комнаты настолько поразила нашего исследователя, что он широко раскрыл глаза и на секунду потерял дар речи. Мебели, собранной здесь, явно было место в музее. Она была изготовлена, как неуверенно определил Володя, не раньше начала прошлого века. Козетки и пуфики, высокое вольтеровское кресло, небольшое ореховое бюро на гнутых ножках – подобную мебель Володе приходилось видеть только в кино. И пол был застелен не какими-нибудь деревенскими домоткаными половиками. Настоящий большой ковер покрывал почти все его пространство. Явно не к месту был экран большого телевизора, тускло мерцавший в углу.

Старуха неодобрительно смотрела на гостей и, казалось, чего-то ждала. Володя молчал, не зная, с чего начать разговор.

Стас небрежно уселся на пуфик и глянул на старуху.

– Давай, Матрена, рассказывай, мы ждем!

– Чего рассказывать-то?! – обозлилась старуха. – Чего ты, старый, ко мне привязался?

Володя машинально отметил, что бабка называла Недоспаса старым. «Видимо, так трансформировалось его имя – Стас», – мелькнула мысль.

– Ну расскажи хотя бы, как ты с государыней общалась, – небрежно промолвил Недоспас. Казалось, что ему ужасно скучно от всего происходящего.

– Девчонкой я была, – охотно начала старуха совсем другим, тягучим и сюсюкающим тоном. – По нашим местам проезжала тогда матушка императрица. Остановилась в соседнем поместье, верст за тридцать от Лиходеевки, у князя Путятина. Там кто-то ей про нас рассказал. И захотела государыня на нас посмотреть и расспросить о житье-бытье.

«Интересно, о какой это императрице рассказывает бабка? Скорее всего о последней – Александре, жене Николая Второго.

Неужели она помнит то время? Конечно, на вид бабка стара, но не настолько же! Интересно, с какого она года?»

– Вот приезжает она в Лиходеевку, – невозмутимо продолжала старуха, – с нею, конечно, свита, слуги, челядь всякая и этот одноглазый при ней. Запамятовала его фамилию.

– Потемкин, – зевнув, подсказал Стас.

– Да-да. Светлейший.

– Кто? – вытаращив глаза на бабку, спросил Володя.

– Князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический, – невозмутимо сообщила старуха. – Подкатывают к нашему дому в каретах и экипажах. Императрица, значит, из кареты вылазит, а Григорий Александрович величества ее ручку подхватывает и ведет в наш дом.

Батюшка мой, конечно, выскочил, не знает, что делать. Ведь этакая честь! А матушка-государыня спокойно так входит в залу, вот прямо сюда, и усаживается на диванчик, на тот, где вон он сидит, – она кивнула в сторону Недоспаса. – Челяди набилось – некуда яблоку пасть. Ну, царица этак головой кивнула: мол, пошли все вон. Тотчас же зала опустела. Осталися только Потемкин и батюшка. И я, грешница. Спряталась вот тут, за бюро, и смотрю одним глазком.

«Ты, говорят, ворожить умеешь», – обращается государыня к батюшке.