Солнце мертвых
Шрифт:
– Неужели вы, живя в Лиходеевке, совершенно незнакомы с ее историей? Никогда не поверю. Вот, скажем, дом, наследником которого вы являетесь. Сколько ему лет? Кем и когда поставлен? Ведь это же чертовски интересно.
– Чертовски… – повторил Недоспас. – Да, действительно чертовски. Конечно, кое-что слышать приходилось… – Так-так… – подался к нему Володя.
– Деревушке лет триста-четыреста, – продолжал Недоспас. – Образовалась она в результате того, что на это место сослали опальных людей, не то бояр, не то дворян. Так я, во всяком случае, слышал.
– А за что сослали?
– Точно не знаю, – пожал плечами молодой человек, – против царя
– А дальше что?
– Что дальше? Жили себе! Хлеб сеяли. Богу молились… – Станислав как-то ехидно, по-стариковски хмыкнул, – словом, испытывали гнет царизма. Не от хорошей жизни революцию-то сделали! – парень явно издевался над ним. Но Володя решил не обращать внимания на насмешку.
– А вот мне рассказывали, что в Лиходеевке существовала какая-то странная секта…
– Кто это вам рассказывал? Уж не Мухоедов ли? Коли он все знает, так зачем же вы меня вызвали? У него бы и справились.
Лицо Недоспаса внезапно изменилось. Улыбка сошла с него, оно затвердело и стало похоже на маску. Сейчас это уже было не лицо юноши. Черты обострились, странные тени, похожие на вековые морщины, пересекли его, и только глаза, ледяные и яркие, смотрели на Володю с холодной яростью.
Но хозяин кабинета не замечал перемен в своем госте. Недоспас явно что-то знал. Директор музея чувствовал это.
– Послушайте, – просящим тоном начал он, – ну чего вы, в самом деле, обижаетесь. Расскажите то, что знаете. Вы сейчас ходили по музею. Сами видите, как здесь убого. Всякая галиматья, посвященная социалистическому образу жизни, давно навязшие в зубах лозунги. Народ нынче интересуется собственной историей, а не той разжеванной, которую ему подносили на тарелочке.
– Раньше почему же не интересовались? – сквозь зубы процедил Станислав, и вновь в его тоне Володе послышался старческий смешок.
– Раньше… – замялся Володя, – раньше нельзя было, – неожиданно докончил он.
Станислав засмеялся и ехидно закивал головой.
– Ничего я не знаю, – отсмеявшись, равнодушно сказал он. И Володя почувствовал, что собеседник вовсе потерял интерес к разговору. – Извините, мне надо идти.
– Может быть, все-таки познакомите меня с кем-нибудь из старых жителей Лиходеевки?
– Со старухами? Да они еле ходят. Двух слов связать не могут. Да и не знают они ничего!
Станислав поднялся, но, видимо, что-то удерживало его. Он бегло оглядел скудное убранство кабинета заведующего музеем. Взгляд остановился на лежащих на столе книгах. Он с любопытством протянул руку и взял со стола детектив Сименона на французском языке.
– Вы что же, по-французски изъясняетесь?
– Учил в университете, – ответил Володя, – теперь вот решил подзаняться.
– Вы и говорить умеете?
– Немножко.
Недоспас какое-то время молчал, видимо, что-то обдумывая, потом взглянул на Володю.
– В принципе я могу познакомить вас кое с кем из насельников Лиходеевки.
– Насельников?! – не понял Володя.
– Обитателей, по-современному, они себя по старинке насельниками величают.
Недоспас замолчал, пристально разглядывая Володю. Лицо его снова приняло обычное доброжелательное выражение.
– Познакомить можно, – продолжал он, – вот только не пришлось бы потом жалеть.
– Почему жалеть? – не понял Володя.
– Ну, мало ли что… Словом, решайтесь.
– Я давно решился.
Станислав усмехнулся.
– Что ж, воля ваша. Тогда завтра, примерно в это же время приходите ко мне в дом. Живу я на улице Августа Бебеля. Старушки
Некоторое время директор музея размышлял над обстоятельствами визита. Этот Недоспас показался ему довольно необычной личностью. Говорит какими-то загадками, да и выражается довольно странно для своих лет. Лексика пестрит архаизмами. Хотя, возможно, от постоянного общения с обитателями слободки и появились словечки типа: «изъясняйтесь»… «насельники»… Парень молодой, но что-то есть в нем стариковское, опять же не по той ли причине? Хотя не живет же там затворником? Впрочем, какая разница, он добился, чего хотел. Пусть этот парнишка и со странностями, но он обещал познакомить с обитателями Лиходеевки.
Назавтра Володя не находил себе места в ожидании встречи с обитателями Лиходеевки. Ну что, казалось, притягательного, тем более волнующего в беседе с замшелыми старичками и старушками? А вот поди ж ты, он действительно взволнован предстоящим общением. Почти весь день он провел, слоняясь по пустым залам музея, то и дело поглядывая на часы, но чем ближе становился час, о котором он столько мечтал, тем тревожнее делалось у него на душе. Володя и сам не понимал причины своего беспокойства. Какой-то внутренний голос нашептывал ему: брось ты это дело, не ходи в Лиходеевку! Тревога не покидала его и после того, как он замкнул двери музея тяжелым висячим замком и, сунув ключ в карман, сделал первый шаг к намеченной цели. Шаг-то он сделал, но внезапно остановился, задумавшись непонятно о чем. Растерянно переминаясь с ноги на ногу, он стал вдруг суетливо озираться. Ему на мгновение почудилось, что из-за пыльных кустов сирени и акации, окружавших приземистое здание музея, за ним кто-то наблюдает. Но за кустами никого не было. Да и вообще кругом было пусто. На мгновение Володе показалось, что время остановилось. Пыльный дворик музея был залит ослепительным солнечным светом. Зной давил так, что звенело в ушах. Все стало зыбким и нереальным. Ощущение было такое, словно неведомый киномеханик остановил проекционный аппарат, да так и забыл пустить его вновь.
В этот миг во двор вбежала бродячая собачонка и несмело приблизилась к Володе. Собака была молодая, но невероятно худая и грязная. Ее от природы белый мех выглядел грязно-желтым и тусклым. Свалявшаяся шерсть торчала в разные стороны, точно лохмы на драной шапке. К тому же в боку собаки зияла свежая рана с подсохшими, заплывшими черной, свернувшейся кровью краями. Середина раны ало сверкала и напоминала чудовищный глаз. Володя вздрогнул от омерзения. Собака почувствовала его реакцию, проворно отскочила, но, поняв свою ошибку, вновь приблизилась к молодому человеку.
Превозмогая брезгливость, сердобольный Володя протянул к животному руку, намереваясь погладить, и в этот момент что-то словно щелкнуло, и замерший на секунду кадр снова двинулся вперед. Жизнь продолжалась.
Володя тряхнул головой, отгоняя наваждение, и решил, что испытанное состояние – следствие того, что он целый день просидел в полутемном прохладном музее и, выйдя на улицу, испытал нечто вроде мгновенного солнечного удара. Но сейчас все снова стало на свои места.
Собачонка продолжала тереться возле ног Володи, видимо, проникшись к нему доверием, и он вспомнил, что в музее остались обрезки колбасы и кусок хлеба, сохранившиеся от обеда. «Надо отдать объедки собаке, – решил он, – все равно зачерствеют и испортятся».