Солнце мертвых

Атеев Алексей Григорьевич

Женщина между тем подошла к приемнику и включила его. Зазвучала классическая мелодия.

– Знаешь, что это? – старик кивнул на приемник.

– Мусоргский, по-моему, «Рассвет на Москве-реке», – неуверенно сказала Петухова.

– Правильно, Мусоргский! Хороший композитор! – Старик одобрительно крякнул. – Какие вещи писал – баба-яга, кикимора…

– Кикимору я видела недавно, – неожиданно сказала Глафира, – совсем стара стала. В болоте этом немудрено с ума свихнуться. Кругом всякая гадость плавает. Говорит мне: «Ты, милочка, всех

жаб у меня переловила». Это я-то милочка! Жаб ей жалко. Она думает, мне приятно жаб этих ловить да потрошить. Если бы не Жабий камень…

– Ну и нашла ты Жабий камень? – с любопытством спросил старик. – Ай, ай, Асмодеюшко, – засмеялась Глафира, – будто ты не знаешь. Ищу покудова. Я думаю, – задумчиво произнесла она, – у кикиморы точно он есть.

– Так попросила бы.

– Ага, даст, как же…

Странные, однако, были разговоры. Петухова слушала всю эту галиматью и с удивлением ловила себя на мысли, что тоже хочет включиться в беседу.

– А что за Жабий камень? – робко спросила она.

Глафира фыркнула и не удостоила любопытную библиотекаршу ответом.

Зато Асмодей чрезвычайно любезно начал объяснять:

– Очень полезная вещь. Любой яд обезвредить может. Скажем, пьешь ты отравленное вино – брось в кубок Жабий камень и пей себе спокойно. Только не в каждой жабе он есть, Глафира вон сколько нечисти этой извела, а все не нашла.

– А может, нашла! – запальчиво произнесла Глафира.

– Хорошо, мы проверим, – кротко промолвил старик. – Однако наша гостьюшка в недоумении, зачем мы ее позвали. А затем, ласточка ты наша, чтобы посвятить тебя.

Глафира снова фыркнула, но промолчала.

Асмодей глянул на нее исподлобья, глаза его превратились в огненные уголья.

– Ты, бабонька, – вкрадчиво сказал он, – много себе позволять стала.

Та как-то съежилась и ласково, успокаивающе произнесла:

– Асмодеюшко, не сердись на глупую бабу, все от скудости ума…

– Ладно, ты не слушай ее, – обратился к Петуховой старик. – Посиди и послушай. Ты, конечно, глядя на нас, недоумеваешь: кто мы, что мы, ну и так далее…

Валентина Сергеевна кивнула, хотя и представляла, кто перед ней.

– Мы, конечно, персоны неприметные, однако других хорошо замечаем. Вот тебя, например, давно приметили. Многое о тебе знаем. И очень уж ты нам понравилась. Тем более что одного ты с нами корня.

– То есть? – не поняла Петухова.

– Ну как же, ласточка, родословной своей не знаешь. Дед-то твой, Петухов Григорий Семенович, ведь он из наших был.

– Не может быть! – подалась вперед Валентина Сергеевна.

– Может, может, ты уж поверь старику. Конечно, он в городе служил, чиновником был, это верно. Но с нами связь не терял, наезжал, бывало, сюда, в Лиходеевку. Я тогда помоложе был, но помню его хорошо. А уж прадеды, прапрадеды твои вообще отсюда родом. Между прочим, мы с тобой дальние родственники. Так что…

Старик замолчал, внимательно посмотрел на нее.

– Деяния твои

весьма нам по нраву пришлись. Кровь-то, она себя дает знать.

– Вы на что намекаете? – спросила Петухова.

– Как на что? А с религией как ловко ты борешься? Не без твоего участия все городские церкви закрыли.

– Это не я закрывала, это власть закрывала!

– Правильно, власть, но с твоей, милая, помощью. Так что спасибо! – Старик встал и поклонился ей. – Приходится, конечно, тебя поправлять, подталкивать на истинную дорожку. На кладбище ты видела, на что мы способны, да и потом, я думаю, убедилась. К архивной крысе этой – Забалуеву прибежала, а я тут как тут.

Валентина Сергеевна вдруг с ужасом заметила, как лицо старика начало меняться – словно по отражению в воде пошла мелкая рябь. Через несколько секунд перед ней сидел Забалуев.

– Ну как, похож? – спросил он.

Валентина Сергеевна готова была поклясться, что похож до мельчайшей черточки. Глаза вот только…

Лицо старика снова стало прежним.

– Да, – продолжал он, – или этот Митя. Давно он у нас поперек дороги стоит. Первый раз не в свое дело залез, теперь снова под ногами путается. Ну ничего, надо думать, больше не помешает. А с малюткой этим ловко как получилось. – Старик хихикнул от удовольствия. Внезапно на его месте оказался знакомый Валентине Сергеевне ребенок.

– Мама, мама, – жалобно захныкал он, – как я долго тебя ждал…

Валентина Сергеевна схватилась за сердце.

– Хватит! – громко крикнула она. – Перестаньте меня мучить!

– Слабовата она, Асмодей, – сказала вдруг Глафира, сидевшая молча, – жалостливая больно.

– Замолчи! – прикрикнул на нее ребенок. Он не торопился принимать прежний облик. Сидел на стуле, болтал не достающими до полу ногами и хитро смотрел на Петухову.

– Да, мамочка, а хочешь, каждую ночь являться буду?

Петухова застонала.

– Ну ладно. – К старику опять вернулся прежний облик. – Ты, ласточка, не обижайся, так для дела надо: помучить тебя малость. Что мне понравилось, что ты с ученым этим познакомилась. Вошла к нему в доверие. Вот это полезно.

Петухова похолодела.

– Этот профессор Струмс нам мешает. Человек он непростой, тоже, можно сказать, из наших. Кое-что умеет, тут спору нет. Убрать его не уберешь – не та фигура, да и себе дороже будет, однако отвадить от наших мест надобно. Надеюсь, ты нам в этом подмогнешь.

Но главное не в этой мошкаре, а в тебе самой. Пора вернуться к нам. Научим кое-чему, не пожалеешь. Все иметь будешь. А главное – власть. Что тебе люди! Букашки да таракашки… А мы… Вон Глафира хоть и дура, а кой-чего может, не только козой оборачиваться.

В этот момент в комнате появились два новых человека: довольно старая, безобразно толстая женщина и очень красивая молодица с румяным лицом, льняными волосами и голубыми глазами, будто сошедшая с лубочной картинки. Они с интересом посмотрели на Петухову.