Солнце мертвых

Атеев Алексей Григорьевич

– Пьяный, что ли? – удивленно сказал он. – В такое время?

Неизвестный был уже довольно близко. Он шел не прямо навстречу им, а как бы наискосок, и походка у него была весьма странной. Обычно так ходят сифилитики в последней стадии или роботы в фантастических фильмах. Механические движения неизвестного насторожили Тарасова.

– Эй, гражданин?! – окликнул он его. Фигура повернулась на звук голоса и пошла прямо на них.

Тарасов включил фонарик, и тусклый луч осветил неизвестного. Но и этого света было достаточно, чтобы Тарасов пришел в ужас. Прямо перед ним стоял мертвец. Майор

достаточно повидал их на своем веку и не мог ошибиться.

Вместо лица у незнакомца был оскаленный череп со свисавшими кое-где лоскутами кожи. Из провала носа стекала отвратительная жидкость, космы на голове топорщились дыбом, и только глаза блестели при свете фонарика, как две стекляшки.

Страх сковал майора. Дыхание перехватило. Он хотел было крикнуть, но потерял голос, только бессмысленно открывал рот. Мертвец был уже в двух шагах, явственно пахнуло трупной вонью. Он поднял свои костлявые, обтянутые лохмотьями руки, точно хотел схватить Тарасова.

Наконец майор справился с собой, он трясущимися руками нашарил пистолет, убрал предохранитель и спустил курок.

Гулкое эхо выстрела потонуло в шуме дождя. При свете фонарика, который он держал в левой руке, майор отчетливо видел, как пуля раздробила лобную кость и из дыры брызнула черная слизь. Однако мертвый продолжал двигаться так же спокойно, как и раньше. Тарасов отскочил и приготовился снова стрелять.

– Не трать зря патроны, – услышал он рядом голос Кулика.

Тот выскочил вперед, держа в руках что-то длинное. Тарасов различил, что это металлический штатив от фотоаппарата.

Штатив без труда смял гнилой череп, как сминается в лесу под ногой гриб-трутовик. Гниль брызнула во все стороны. Мертвец покачнулся и бессмысленно закрутился на месте.

И в этот момент Тарасов почувствовал на своем плече чью-то ледяную хватку.

Тарасов резко обернулся и при тусклом свете увидел новое чудище, на этот раз женщину. Она сохранилась лучше, но выглядела еще ужаснее. Коричневое оскаленное лицо было вымазано чем-то белым, губы были обведены яркой кровавой краской. Казалось, лицо застыло в беззвучном хохоте. Вцепилась в майора она довольно крепко.

Содрогаясь от омерзения, майор что было сил толкнул ее в грудь. Ему показалось, что руки провалились в протухший студень. Фонарик из левой руки майора выпал, но в правой он продолжал крепко сжимать пистолет. Хватка мертвой дамы ослабла.

– Бежим, Коля! – услышал он сзади крик Кулика.

Майор рванулся и, не разбирая дороги, бросился вперед. Рядом тяжело дышал Иван. Не прошло и пяти минут, как они выбежали на ярко освещенную площадь. Навстречу им медленно двигался патрульный «газик». Только тут товарищи остановились и перевели дух.

Прошли считаные мгновения, и патрульная машина остановилась возле дома номер тринадцать. Свет фар высветил плотную завесу дождя, тротуар в лужах, мокрые стены дома.

– Вроде здесь, – с сомнением сказал Тарасов.

Он вышел из машины и стал разглядывать мокрую землю, ища следы только что произошедших событий. Кулик тоже выбрался наружу и стал помогать в поисках.

– Абсолютно ничего, – заключил он.

– Но я ведь фонарик на этом месте обронил, – не сдавался майор. – Куда он делся?

– Наверное,

они забрали его, чтобы освещать свое темное жилище, – засмеялся Иван.

– Ты еще можешь шутить?

– А что прикажешь, рыдать, что ли? По-моему, ты слишком серьезно смотришь на эту историю. Оглянись кругом, то ли это место. Ты помнишь – была абсолютная тьма. Ни одного огонька в окнах, ни одного освещенного подъезда. А сейчас?

Тарасов вскинул голову – он увидел несколько освещенных окон, свет в подъездах, да и фонари хоть и скупо, но освещали улицу.

– По-твоему, все случившееся нам приснилось? – Он вопросительно посмотрел на Ивана.

– Не стоит сейчас обсуждать, – отозвался тот, – вон и патрульные смотрят на нас как на пьяных. Поедем по домам, а завтра, то есть уже сегодня, – поправился он, – будем думать.

И машина рванулась прочь от проклятого дома.

* * *

Здесь хочется сделать маленькое отступление и восстановить хронологическую последовательность повествования, пока читатель окончательно не запутался.

События, произошедшие с физкультурником Сыроватых и человеком, называемым пока соседом, случились в понедельник утром. В понедельник же во второй половине дня физкультурник уехал в областной центр и познакомился там с корреспондентом Олегом Горбатовым. Нехорошие видения в квартире Кнутобоевых, очевидцами которых стали Тарасов и Кулик, и их последующее сражение с монстрами произошли в ночь с понедельника на вторник. А утром во вторник цепочка странных событий продолжалась новыми происшествиями в квартире так называемого «соседа», о них и пойдет наш дальнейший рассказ.

10

Настоящая фамилия человека, которого мы до сих пор называли «сосед», была Голавль. А звали его Кузьма Дамианович. Работал упомянутый Голавль заведующим небольшого обувного магазинчика. Словом, обыкновенный маленький человек. Во всяком случае, он стремился казаться таковым.

Жена его, известная в определенных кругах под прозвищем Голавлихи, руководила одним из двух городских ресторанов. Семья как семья. Ничем особым не отличалась, может быть, повышенной скромностью, да и то только супруг.

Голавлиха любила одеваться броско и вызывающе. На осуждающие замечания мужа она только презрительно хмыкала. Вообще Кузьма Дамианович рядом со своей крупной, грудастой Голавлихой казался каким-то пигмеем. Даже поднаторевшие в жизни люди не могли определить, что их связывает. Голавлиха, несмотря на некоторую вульгарность, была даже красивой: большие карие глаза, крашенные в цвет вороного крыла волосы, смуглая кожа лица и яркая помада, не говоря уже о роскошной фигуре, действовавшей неотразимо на мужчин. Кузьма Дамианович был же, напротив, весь какой-то серый, блеклый, невыразительный. Тем не менее Голавлиха постоянно подозревала его в неверности. Многочисленные сцены благодаря коврам и хорошей обивке двери не доносились до соседей. Но если бы кто-нибудь случайно услышал их, он бы поразился обличающей силе и страсти, которой дышали монологи Голавлихи. Кузьма Дамианович при этом втягивал голову в плечи и старался забиться в темный угол. Только будучи окончательно затравленным, он вдруг взрывался и вопил: