Солнце над Бабатагом
Шрифт:
Он включил свет, потому что уже начинало темнеть, подошел к стоявшему в углу сундуку, окованному наискось жестяными полосками, и открыл его.
Вихров молча следил за движениями Карим-ака, который, приговаривая что-то, вынимал и складывал в кучу халаты, куски материи и еще какие-то свертки. С самого дна сундука он достал узел, перевязанный домотканой тесьмой. Развязав узел, он вынул оттуда старую шинель и, подавая Вихрову, сказал:
— Смотри ее хорошо: кровь убитого на ней видна.
Вихров
По этой ветхой шинели, по ее швам, рубцам и заплатам можно было читать.
Засаленная на груди, протертая, как сито, на локтях и коленях она вместе с ее бывшим хозяином, видимо, прошла долгий путь. Нижний край ее залохматился, а на помятых обшлагах виднелись темные пятна — следы поводьев, когда всадник, не имевший перчаток, грел озябшие руки сырой бухарской зимой, закидывая повод на локоть. Через правое плечо шел рубец, наскоро схваченный суровыми нитками, — знак сабельного удара. Примерился басмач, взмахнув шашкой, но сталь упала на сталь, и клинок, скользнув вниз, прорубил только сукно… А вот вырван клок, тоже наспех перехваченный такой же ниткой: видно, в каком-то бою зацепил ее «крючник», но тут же и нашел погибель свою…
От шинели чуть припахивало конским потом и еще тем далеким и особенным запахом, который сразу же живо напомнил Вихрову Восточную Бухару прежних лет.
«Чья это шинель? — думал он, не замечая, что его руки дрожат. — Уж не Козлова ли?.. — Нет, шинель была командирская. Так, может, Пахомова?..» И хотя он никогда еще не терял самообладания, на этот раз никак не мог справиться с охватившим его душевным волнением. Всем своим существом он чувствовал, что знает, кому принадлежала эта шинель. Знал и никак не мог вспомнить.
Он так ушел в себя, что не видел, как Файзи, присев у порога, следила за каждым его движением.
Вихров разложил шинель на полу и только сейчас увидел большое бурое пятно давно высохшей крови, расплывшейся там, где был ясно виден след от поясного ремня.
Файзи быстро сказала что-то Кариму-ака. Он кивнул головой.
— Ты что говоришь? — спросил Вихров, нахмурившись и с досадой ощущая, что голос девочки нарушил ход его мыслей.
— Я сказала дедушке, что вы очень внимательно рассматриваете шинель, — отвечала Файзи, видимо, поняв неудовольствие Вихрова. — Дедушка уже показывал эту шинель одному человеку, а тот посмотрел, бросил и ничего не сказал.
Вихров молча нагнулся к шинели и раздвинул ее полы. Разрез был разорван до самого хлястика. Это говорило о том, что басмачи тянули ее из рук в руки, деля добычу после убитого.
— Карим-ака, скажите, пожалуйста, откуда у вас эта шинель? — спросил глухо Вихров.
Глядя на побледневшее лицо командира и сам проникаясь тревогой,
Потом он вновь покопался в сундуке, достал старый замшевый кошелек, вынул из него скомканный клочок бурой бумаги и, подавая Вихрову, сказал, что нашел эту записку за обшлагом шинели.
В первую минуту Вихров не смог ничего разобрать. Записка была пропитана кровью и буквы расплылись. Но когда он рассмотрел ее перед электрической лампочкой, то сразу понял, что перед ним донесение. Теперь сверху можно было прочесть, «Комдиву 11-й кавалерийской Качалову. Из Бабатага. Высота 1988. 3 июня 1924 года».
Дальше текст смылся и представлял сплошное пятно.
«Комдиву Качалову, — думал Вихров. — Следовательно, донесение мог писать только кто-либо из командиров бригад. А кто был в Бабатаге в июне? — От внезапной догадки у него захватило дыхание. — Кто был ранен или убит в Бабатаге в июне двадцать четвертого года?»
— Лихарев, — произнес он чуть слышным голосом, теперь уже не сомневаясь в том, что нашел то, что так долго искал. — Лихарев, — повторил он. — Карим-ака, вы помните Лихарева?
— Катта командир? — спросил старик отрывистым шепотом.
— Да… Это его шинель. Теперь я хорошо помню… Тогда, ночью, ее забыли в горах…
Чувствуя, как что-то все сильнее сжимает ему горло, Вихров вышел во двор.
Быстро смеркалось, но над Бахшской долиной еще темнели угловатые контуры гор. В чистом небе висел неясный серп месяца.
Вихров стоял у дувала и с какой-то особенной точностью вспоминал слова Лихарева, сказанные им еще тогда, в Бабатаге: «А на Вахше электростанцию построим, осветим всю Бухару».
Бледный отблеск заката исчез за горами. На землю спустилась влажная мгла, насыщенная испарениями садов и полей.
И тут, в той стороне, откуда доносился из мрака глухой шум реки, вдруг вспыхнуло огромное зарево. Все засияло и осветилось вокруг. На всем громадном пространстве Вахшской долины зажглись огни. И тут и там высоко в горах, переливаясь, засияли голубые и золотистые звездочки.
Вихров, потрясенный, смотрел на раскрывшуюся перед его глазами картину. Ему чудилось, что, перебивая шум бегущей воды, работали, крутились турбины. Гул этот то замирал, то вновь нарастал, словно где-то вдали пульсировало большое могучее сердце.
Он стоял, слушал шум бегущей воды, а перед его мысленным взором проносились картины, давно ушедшие в прошлое.
Он вновь видел Лихарева, Маринку, Кондратенко и Суржикова. Видел всех тех, с кем были связаны дорогие сердцу воспоминания…
1949–1962, Москва.