Солнце над Бабатагом
Шрифт:
— Ну и как же ты?
— Да ничего. Обломал я его. Лаской взял. Так потом всю войну на нем ездил. И на Черном море побывал. А вот на махновском фронте убили его…
В открытую дверь потянуло крепким запахом нефти. Бойцы зашевелились и подняли головы.
— Баку! — сказал Ильвачев. Он поднялся, надел очки и подошел к двери. Бойцы столпились позади военкома. На багровом фоне неба вырисовывался черный лес нефтяных вышек. То тут, то там, как светильники, мерцали синеватые огоньки.
— Горит что-то, — сказал Барсуков.
— Это вечные огни, подземные газы, —
— Делать им больше было нечего, — заметил Кузьмич при общем молчании.
— Товарищ военком, далеко еще нам? — поинтересовался Латыпов.
— Далеко. Вот погрузимся на пароходы, переплывем Каспийское море и поездом до Бухары.
— А кони как же?
— И лошади пароходом.
Замедляя ход, поезд подходил к станции. Вдали, на холмах, показались утопавшие во мраке мягкие очертания города.
Командир полка Кудряшов стоял на Каменной пристани и, наблюдая за погрузкой, посматривал на маслянистое у берега спокойное море.
Рядом шипел паром серый борт парохода.
На пристани шла обычная суета. Во все стороны сновали матросы и грузчики с обнаженными, блестящими от загара плечами. Жужжащая лебедка, словно огромным скрюченным пальцем, подхватывала тюки, ящики и, описав кривую, опускала их в трюм парохода.
Тут же находился и военком полка Федин, неразговорчивый человек средних лет из донбасских шахтеров, Федин был старым буденновцем и самым старым в дивизии военкомом. Неразговорчив он стал с 1918 года, когда немцы расстреляли на его глазах мать и жену. Сам Федин каким-то чудом спасся от расстрела. Потом он вступил в Конную армию. Кудряшов очень уважал и любил своего комиссара, хотя тот довольно часто допекал его нравоучениями. Вот и сейчас комиссар недовольно гудел на Кудряшова за то, что тот разрешил двум командирам отлучиться в город, и теперь они запаздывали к погрузке.
— Ты, короче говоря, вечно так, Михаил, делаешь, — говорил Федин, нетерпеливо покашливая. — Ну зачем отпустил?
— Да, конечно, я виноват, Андрей Трофимович, — сказал Кудряшов.
— Вот ты всегда так — виноват, а что бы тебе раньше подумать? Ведь ты, короче говоря, полком командуешь, а не хозяйственной командой. Вот. Верно я говорю?
Чувствуя, что комиссар прав, Кудряшов хмуро молчал. Но его волновало сейчас не отсутствие отпущенных им командиров. «Куда им деться — придут», — думал он. Кудряшов был озабочен сообщением капитана судна; о том, что барометр падает, и он с тревогой следил за погрузкой. Комбриг Деларм ехал со вторым эшелоном, и теперь на Кудряшова и Федина ложилась вся ответственность за переправу полка.
Оставляя за собой длинную полосу дыма, пароход шел к Красноводску. Волны с тихим шипеньем бежали вдоль высоких бортов, соединяясь за кормой пенистой дорожкой. Тусклое солнце слабо просвечивало сквозь низко нависшие тучи.
Густая черная мгла постепенно затягивала весь горизонт. Временами из мрака доносился грохочущий шум, и тогда вместе с ветром по спокойной еще поверхности
Кузьмич и Климов сидели в уголке общей каюты, вели беседу о предстоящих делах. Остальные бойцы (тут был почти весь второй эскадрон), весело пересмеиваясь, обступили Латыпова, который заканчивал свой рассказ.
— Вот так, значит, ребята, я и лишился плаща.
— Ли, ну и ловок Латыпов — барана в плащ обрядил! — насмешливо сказал Барсуков.
Случилось так, что Латыпов с приятелем в ночное время угнали барана, отбившегося от трофейного стада. Чтобы их не перехватили патрули, они нарядили барана в плащ и кубанку, завязали морду веревкой, взяли под передние ноги и повели. Когда патрули спрашивали, кого они ведут, друзья отвечали, что их товарищ заболел и они ведут его в лазарет. Но тут слабо завязанная веревка развязалась, баран отчаянно заблеял, и они, испугавшись, пустили его, успев схватить только кубанку.
— Значит, так и ушел в степь вместе с плащом, а кубанка осталась? — смеялись бойцы.
Латыпов махнул рукой, словно сказал: «А, да что тут толковать! Дело прошлое».
— Покурим, Федор Кузьмич? — предложил Климов. Он достал из кармана кисет.
Лекпом потянулся к нему взять табаку, но тут трубач толкнул его в плечо головой.
— Чего это вы? — угрожающе шевельнув усами, удивился Кузьмич.
— А что?
— Чего толкаетесь, говорю?
— Я не толкаюсь, Федор Кузьмич. Это пароход качнуло.
Лекпом насторожился. За бортом булькала, переливаясь вода. Под ногами, сотрясая палубу, с глухим стоном работала машина, и казалось, где-то внизу пульсировало в два темпа мощное сердце.
Судно вновь сильно качнуло. За иллюминатором поднялась темная масса воды.
— Пойти посмотреть, — сказал Кузьмич с озабоченным видом.
Он поднялся и вышел.
Солнце померкло. В полумгле шевелилось усеянное клочьями пены потемневшее море. Волны поднимались вдали и пухли, разрастаясь в большие черные горы. Сильный ветер порывами проносился по палубе.
Кузьмич постоял, посмотрел и вернулся в каюту.
— Ну, факт, попали мы с вами, Василий Прокопыч, — проворчал он, присаживаясь. — Ехать бы себе по сухопутью. Куда б лучше. Беда с этими пароходами, черт их забодай!
— Ничего не поделаешь, Федор Кузьмич, — спокойно заметил трубач. — Слышали, товарищ Ильвачев говорил, что вторая и третья бригады едут по железной дороге, а нам водным транспортом. Шутка ли, целую дивизию перебросить? Всю бы дорогу забили, да и вагонов нехватка.
— Это конечно… Но смотрите, погода какая!
— Пес с ней. Как-нибудь доплывем.
Судно приостановилось и дрогнуло, словно наткнулось на берег. Огромная волна с шумом прошла вдоль бортов.
Друзья переглянулись.
— Страсти какие! — буркнул лекпом.
— Ничего до самой смерти не будет, — сказал Климов. — Давайте лучше я вам из книжечки почитаю, — предложил он, доставая из кармана маленькую книжку в коленкоровом переплете, — Очень замечательная книжечка. Персидские войны.
— А ну вас с вашими войнами! — сердито отмахнулся лекпом.