Солнце против правил
Шрифт:
– Считай, что отмазалась.
Но чаевых все равно не дала.
Лия вышла из душевой. Уборщица тетя Люся встретила сочувственным вопросом:
– Как у тебя только терпения хватает на таких?
– Железная воля, – улыбнулась медсестра.
Она давно привыкла носить броню и никому о собственных переживаниях не рассказывать.
– Чего опоздала-то?
– Самокат не заводился.
– Ох, зачем он только нужен тебе! Ездила бы, как все, на маршрутке.
Тетя Люся вечно пыталась загнать Лию под каноны как надо, но медсестра
Достала – под укоряющим взглядом уборщицы – энергетический напиток.
– Да что травишь себя! – привычно запричитала та. – Давай коктейль кислородный!
– Сами эту гадость пейте, – Лия с наслаждением глотала бодрящую смесь кофеина, таурина и гуараны. – Спросила: – Какие новости?
– Булочки с корицей сегодня знатные.
Персонал кормили тем, что курортники не доедят, но выпечки, да еще когда вкусная получалась, обычно не оставалось, а у Лии с кондитером Али дружба, так что понятно, к чему разговор.
– Сейчас сгоняю. Выпрошу, – пообещала медсестра.
– И в процедурный по пути загляни, – загадочно улыбнулась тетя Люся.
– Зачем?
– Там такой кадр! Вчера вечером заселился, девочки угорают с него. На бровях уже второй день. Ночную смену пытался шампанским поить. С утра у него капельница, пришел уже «тепленький», спрашивает: «Ничего, что я пьяный?»
– Выгнали? – заинтересовалась Лия.
– Нет. Специально к начмеду ходили, она сказала: мексидол или мельдоний в состоянии алкогольной интоксикации нельзя. А озон – ничего страшного. Так что лежит, капается. И песни поет.
– Да ладно. А народное возмущение?
В процедурке несколько кушеток, и пациенты вечно грызутся – то канал не поделят по телевизору, то кто-то по телефону посмел громко поговорить. А тут пьяный, да еще поет.
– Даже взрослым тетям нравятся красивые хулиганы, – хмыкнула уборщица.
Ладно, посмотрим – хоть что-то новенькое в череде болезненных старичков и дрессированных мужей. Но булочки, безусловно, важнее.
Прибежала на кухню. Повар поманил в закуток, куда видеокамеры не доставали, заулыбался:
– Целых три тебе отложил.
– Дядечка Али, ты такой классный, спасибо тебе огромное! Приходи на Шарко, я сегодня до шести.
Положила источающий ароматы бумажный пакет в рюкзачок – ее ноу-хау. Когда с сумкой по корпусу идешь, сразу подозрительные взгляды. А если у тебе к спине прицеплена небольшая емкость – начальству в глаза не бросалось.
В процедурке обычно медицинским спиртом пахнет, а сегодня прямо с порога запах хорошего коньяка шибанул. Но никакого красавца – на кушетках одни молодящиеся старушки.
– Где?
– В барокамере. Сморило его там, – шепнула процедурная сестра. – Такой хохмач! Нелька с ингаляций прибегала, рассказывала. Она прибор заряжает, а он ей: «Можно ли, пожалуйста, мне дышать не шалфеем, а коноплей?» К тебе тоже придет. Жди.
Лия над пьяным красавцем собиралась чисто поржать. Но остальных сотрудниц санатория (в большинстве своем незамужних) незнакомец заинтриговал чрезвычайно. Тетя Люся (в ее-то пятьдесят и с пьющим
Лие хотелось, когда между клиентами паузы, спокойно початиться в интернете, но тетя Люся твердо вознамерилась представить товар – молодую медсестру – лицом. Совала пилочку, заставляла привести сломанный ноготь в порядок. Пробник блеска для губ от косметологов принесла.
– Да плевать мне на вашего Борея! – отбивалась девушка.
Но когда вертлявая Милка с барокамеры похвасталась, что пациент ей целую тысячу чаевых презентовал, упрямиться перестала.
И даже заплела, вместо обычного хвоста, косичку «колосок».
После обеда принц, наконец, явился.
Лия из подсобки услышала хорошо поставленный бархатный голос:
– Добрый день, девочки! Возьмете меня шарконуться?
Хмыкнула: надо запомнить словечко, пригодится – ей-то, сотруднице душа Шарко!
Странно только, почему голос знакомым кажется? Выглянула в щелку. Поначалу не узнала. Красавец. Атлет. Лицо породистое. Губы секси. И никакой надменности, свойственной богам. На тетю Люсю (а ей реально до пенсии пара лет!) смотрит ласково – та сразу взбудоражилась, улыбается, суетится: пожалуйста, присядьте, а не хотите ли чаю травяного?
А в глазах, на первый взгляд чужих, что-то неуловимо родное.
Пригляделась внимательнее – и в страхе отступила.
Разве может вернуться тот, кто умер?
Он очень, фатально, разительно, изменился. Но еле заметный шрам на левом виске остался. И улыбка прежняя – одновременно хамская и беззащитная.
Боже мой. Это не может быть Борька. Но это все-таки он.
Ее старший, единокровный, брат. Хотя Лия его много лет назад похоронила.
Считается, что дети себя с трех лет помнят, но у Лии самая первая картинка гораздо раньше: деревня, двор утопает в снегу, и она – босиком. Пятки обжигает лютым холодом, каждый новый шаг – слезы. Борька тоже здесь, в воспоминании. Защищает ее, кричит:
– Папа! Хватит! Она же маленькая!
Но отец рокочет:
– Всего двадцать шагов. Ничего страшного. Пусть закаляется.
Семья у них была необычная. Мама – тихоня, хозяюшка. Своего мнения нет, отцу в рот смотрит.
А батя – великий реформатор. Из детей пытался вырастить людей нового типа. Закалял, развивал, официальную медицину гнал прочь.
– Хорошо, ты не помнишь, – рассказывал Борька. – Он тебя, совсем мелкую, держал за ноги вниз головой. И ледяной водой окатывал. Знаешь, как ты вопила!