Солнце сияло
Шрифт:
Я сделал четырнадцать вариантов сценария, и в конце концов мы вернулись к самому первому варианту, — но это было не важно. На съемках поющая девушка непременно закатывала мне истерику, крича, что за такие деньги могла бы нанять себе Спилберга, — но и это было не важно. Не важно было, что пришлось быть самому не только сценаристом, но еще и администратором ролика, что в конечном итоге пленки у меня оказалось в два раза меньше, чем требовалось, что где-то оставил шапку и кто-то ее прибрал. Все было неважно, все.
Оператором на клип я, естественно,
Лепил я клип на коленке. В студиях «Видео-центра» нельзя было и показаться, и пленки я проявлял на «Мосфильме», оцифровывал их, перегоняя на магнитные носители, в Агентстве печати на Зубовском бульваре, а монтировал по ночам в Стакане, используя свои знакомства с видеоинженерами. За время, что монтировал, я превратился в настоящего филина: в десять вечера у меня начиналась рабочая смена, в восемь утра заканчивалась, ложился я спать где-нибудь около полудня и просыпался ко времени, когда снова пора было собираться в Стакан.
Был конец марта, еще лежал снег, когда состоялся тот разговор с Леней Финько, я нырнул в клип — будто в бассейн с водой, и не вылезал оттуда без малого четыре месяца. Когда я вынырнул на поверхность и набрал в обессилевшие легкие кислорода, стояла уже середина июля, природа цвела и благоухала, асфальт на дорогах плавился и струил в воздух ароматы канцерогенов.
— Давай-давай, чем порадуешь, — сказал Юра Садок, устраиваясь в кресле перед телевизором, закидывая за голову руки и беря себя за косичку — что было приметой его возбуждения.
— Или огорчишь, — добавил Николай, опускаясь на стул около пианино.
Семь минут клипа мы провели в молчании. Нефтедолларовая девушка пела, то возникая на экране, то сменяясь кадрами истории, которую я придумал для ее песни, играл на трубе саксофонист, сверкал бликующим зеркалом лак его ботинок, скрипела ржавыми петлями дверь заброшенного дома на пустыре, катил по апоплексически пустой улице, перекликаясь игрой лака с ботинками саксофониста, лимузин 30-х годов…
Клип закончился, и я выключил телевизор.
У, как долго, как мучительно было молчание, что наступило после шипящего щелчка, которым моя «Сонька» известила о подчинении отданной ей команде.
— Не по Сеньке шапка! — проговорил затем Юра.
— То есть? — опережая меня, недоуменно вопросил Николай.
— Клип не по голосу! — снова восклицанием ответил Юра. — Этот бы клип да тому, кто звук может выдать.
— А кто это у нас сейчас звук может выдать? — вновь вопросил Николай.
— Тоже верно, — согласился Юра. — Голосов сейчас почти ни у кого нет. И у этой нет. Самовозом не попрет. Нефтедолларами будут дорогу смазывать раскрутится. Не будут — заглохнет на месте.
— Ты о клипе, Юра, — сказал я сипло. Оказывается,
— А, клип! — Юра отпустил косичку, которую так и продержал все это время руками, и взмахнул ими. — Извини! Я же говорю: не по Сеньке шапка. Хороший клип. Вполне продукт. Смотрится. Я, честно говоря, даже удивился.
Николай перебил его:
— Чему ты удивился? А я и не сомневался, что у Сани получится. — Он подмигнул мне и выставил перед собой два кулака с торчащими вверх восклицательными знаками больших пальцев. — Куда хочешь с этим клипом. И на тот же фестиваль, о котором ты говорил.
— Нет, тут какие сомнения. Конечно, — согласно закивал Юра. — И я у себя в эфир дам. С удовольствием. Пусть только бабки платят. Ради тебя, Сань, — тут он пустил смешок, — я ей даже максимальную скидку у нашего коммерческого директора выбью.
Разговор об эфире был кстати. Нефтедолларовая девушка уже просила меня пройтись по Стакану, подыскать программы для клипа. А за деньгами дело у нее, как я понял, не заржавело бы.
— Прайс-лист ваш дай мне, — сказал я Юре. — Чтобы она его в руки могла взять.
— Прямо сейчас и дам. — Юра вскинул себя с кресла, слетал в прихожую, вернулся с сумкой и извлек из нее твердокорую стакановскую папку с кармашком, в который была заткнута целая кипа этих прайсов. — На, возьми, протянул он мне сразу несколько листов. Бросил папку обратно в сумку и, вновь утонув в хляби продавленного кресла, спросил: — Так все, клип она приняла?
— Вот, этот самый вариант, — указал я на безмолвный и темный сейчас телевизор.
— И рассчиталась?
— Сполна.
— Значит, ты теперь богатенький, у тебя занимать можно! Две сотни взаймы, — выставил перед собой руку ладонью вверх Юра.
— О чем разговор. Разумеется, — тотчас полез я в карман за кошельком.
Я не мог ему отказать. Хотя, вполне возможно, в тот миг я даже и забыл, что всех денег у меня в кошельке — эти двести да еще чуть-чуть, что у меня осталось после расчета с видеоинженерами. А весь свой гонорар я отдал тому парню, что начальствовал над бригадой, строившей мне декорации. Он так лихо управлял своими архаровцами, — я буквально влюбился в него. Я тогда любил всех, кто был вокруг. А к нему, слушая его рассказы, как надоело выбивать чужие долги, проникся еще и сочувствием, мне захотелось помочь человеку, и я сам, он не просил, предложил ему эти деньги.
Конечно, теперь, когда прошло столько лет, я понимаю, как глуп и безрассуден был. Но, надо полагать, этот глава рэкетирской кодлы оказался для меня тем же, чем был тот несчастный мальчишка-негритенок с соседней улицы для моей матери, когда она привела его к нам домой и хотела усыновить. И если бы не ему, то я бы отдал эти три с половиной тысячи кому-то другому.
— Давай еще раз посмотрим, — предложил Николай, когда Юра получил своих Франклинов.
Все же Николай как оператор тоже был причастен к клипу, и ему хотелось просмаковать сделанную работу.