Солнце слепых
Шрифт:
Федор на следующем часе стал доводить свою мысль до логического абсурда. Любая жизнь, заключил философ, всего лишь ячейка мироздания, заполненная разумом, и только отсутствие этого разума делает одну жизнь беднее другой в пять раз (буржуазную жизнь, где контрасты меряются миллионным коэффициентом, Федор оставил за скобками рассуждений). И с этой точки зрения социализм совершенно прав, когда заботится о всеобщем среднем, а затем и высшем образовании, повышая уровень разума всех граждан до некоего среднего, а потом уже и высшего уровня. И с этой точки зрения он совершенно правильно поступит, бросив бокс...
А тут и звонок прозвенел, и прервал для Федора этот важный с точки зрения осознания
Тем не менее, года два студенты называли Дерейкина «буржуазным социологом».
– Федя, я давно хотела спросить тебя, почему ты все фантазируешь? Почему просто не расскажешь о себе, о своих родителях? Про учебу, в конце концов?
– Неужели тебе это будет интересно слушать?
– Федор с недоумением смотрел на Лиду.
Спроси кто Федора, чем дался ему этот Дрейк, почему он рассказывает о нем, а не о себе или новом кинофильме, сходу бы Федор и не ответил. Почему? Потому, наверное, что Дрейк был другом его детства. Федор задумался. А почему у меня с детства интерес именно к нему? Он связан - с Фелицией? С ее рассказом о том, что она увидела непонятно где и как? Вдобавок к этому, Дрейк - единственная тема, которая не вызывает у него отрицательных чувств и не подмывает съязвить, подколоть, фыркнуть или бросить резкое слово, что сплошь бывает у него (да и у всех остальных), когда речь заходила о чем угодно другом. Федор давно уже уловил странное единство подводного мира Блока и воздушного мира Фрэнсиса Дрейка, пока не понял, что соединила их Фелицата.
Федор не помнил названий улиц, по которым ходил сотни раз, не помнил номеров домов и названий магазинов, в которых бывал каждый день, не помнил лиц и имен многих людей, с которыми жил бок о бок почти всю жизнь. То есть разово, при случае, он вспоминал их, но во всех других случаях они ему были абсолютно не нужны, а потому не имели ни лица, ни имени, ни адреса. Разумеется, то, что из внешнего мира входило в круг его интересов и обязанностей, он помнил прекрасно, это было «его» землей, и он там полностью владел ситуацией, но это была лишь небольшая часть общей земли, на которой он жил. И куда меньше его воздушно-подводного мира поэзии и мечты!
Да, люди материальны. Мечты их кристаллизуются в небесные звезды, надежды - в звезды морские, а из их одиночества сшита земная кора. И от всего этого берет иногда просто звериная тоска! Федор порой захлебывался от тоски. Он не знал, куда себя деть. То есть учеба, конечно же, занимала у него какое-то время, но душа оставалась совершенно свободной, туда не залетало, да и он не пускал сам, ни одно соображение о техническом прогрессе и прочих вещах, которые улучшают материальное благосостояние трудящихся и обороноспособность страны. Девушек тоже не было там, так как все они оставались за бортом, когда он хоть на минуту уходил от этого мира в свои фантазии и мечты. То, что ему предрекла Фелицата, ему уже стало казаться реальным и выполнимым. Оно было вот, протяни руку - и коснешься его! Еще чуть-чуть, еще чуть-чуть.
В боксе он первое время находил успокоение, так как пропускаемые им удары в буквальном смысле выбивали ему дурь из головы, но чем больше и скорее он учился этому непростому занятию, тем сильнее разочаровывался в нем. Нет, конечно же, это прекрасно - уметь постоять за себя. Быть самым сильным, самым независимым, но удары по голове загоняют всего тебя вовнутрь. А изнутри не увидишь мир. Путешествия - вот о чем мечтал Федор. Но путешествовать не за нокаутами и медалями, а просто так. Он мечтал бороздить мировой океан, он мечтал побывать там, где не ступала еще
Когда Федор вернулся с чемпионата страны серебряным призером, он стал в городе на пару недель знаменитостью. Знаменитость отличается от простого человека фосфоресцирующим покрытием, а когда это покрытие захватают руками или глазами, то и не отличается больше ничем. Так и у Федора через полмесяца все опять вошло в свою колею.
В Воронеже у него состоялось несколько встреч с болельщиками, после которых он не находил себе места, словно обманул всех. То, что он занял не первое место, а второе, Федор воспринимал поначалу как случайность. Но прошел месяц, и он ясно понял, что проиграл не первенство и чемпионский титул, а проиграл самого себя. Судьба дала ему шанс, а он взашей прогнал свою удачу. Федор с досадой понял, что причина его поражения одна - отсутствие своей жизненной позиции, стержня, который может остаться от человека один, как меч Дон Кихота, но это и будет сам человек. Нельзя не иметь этого стержня даже в самом малом. Даже чихнув, ты утрешь нос либо рукою, либо платком. Вот ведь тот же Дон Кихот - что главное в его облике? Разве только то, что он напоминает собственное копье? Разве только то, что он такой же доходяга, как Росинант? Нет, главное в нем - меч в его руке! Главное - рука, которой, хоть отсеки ее, он будет поднимать меч во имя торжества справедливости! Почему же моя рука не била резко и прямо? Не била снизу и сбоку? Не била, чтобы доказать и «хрячку», и тем, кто за ним, что ей нипочем никакие угрозы?
Он был раздражен и не искал больше встреч со старыми друзьями, не жаждал новых знакомств. Если раньше его тешило и забавляло то, что он не такой, как все, теперь его это только угнетало. Он вдруг понял, что человек сам себя выделить из круга людей не может, да и не имеет на то права. Но если ему отпускается это откуда-то свыше, как подарок, то никак нельзя сомневаться в том, что делаешь, и совсем уж нельзя делать что-то вполсилы!
– Что же ты не заходишь?
– попрекали его знакомые.
– Зазнался, приятель!
Девушки на него тоже обижались. Сперва они досаждали ему, но потом перестали искать с ним встреч. Крайне обидчивые создания, так как заняты исключительно собой.
Воскресным утром ни свет, ни заря к Федору нагрянула Лида. Она ловко миновала дрыхнувшего при открытой двери вахтера. Проскользнула к ребятам, огляделась. Все еще спали, торчали во все стороны пятки и макушки. В открытом окне зеленел сквер. Девушка отхлебнула из графина воды, содрала с парней одеяла и обрызгала их водой. Потом с хохотом стала прыгать с кровати на кровать, увертываясь от неуклюжих объятий.
– Сволочи! Сколько спать можно!
– вопила она.
А потом стала тапкой лупить студентов по чему попадя. Все четверо гуськом направились умываться, а Лида наскоро прибрала в комнате.
– Ну, братцы, и бардак у вас!
– то и дело восклицала она, поглядывая в зеркало в шкафу. Зеркало не успевало скорчить ей рожу.
Все умылись, причесались, расселись по койкам и, зевая и почесываясь, таращили глаза на раннюю гостью. Что же делать в такую рань? Даже жрать везде закрыто.