Солнцежар
Шрифт:
Неподалёку от центральной тропы под деревом виднелся вросший в землю домик. Крыша, наспех закиданная глиной и дёрном, едва возвышалась над землёй, а вход располагался где-то глубоко внизу. Чтобы войти внутрь нужно было спуститься под землю по грубо сколоченным ступеням.
Не встретив никого поблизости, кто мог бы ей рассказать про назначение этой постройки, Катя решила, что узнает всё сама.
Осторожно приоткрыв скрипучую дверь, она заглянула в темноту, не решаясь войти. Изнутри потянуло прохладой, сыростью и старым мокрым костровищем.
–
При слове «девица» Катя невольно поёжилась, но голос был женским, мягким и не внушал опасения. Она вошла в чёрный проем двери и ступила на гладкий холодный пол.
Горящая на столе лучина дымила и трещала изо всех сил, иногда выхватывая из темноты очертания предметов, но окончательно справиться с тьмой не могла. Тусклый свет проникал в маленькое оконце под крышей.
Привыкнув к темноте, Катя увидела в полумраке белые пятна человеческих лиц. Вдоль стен на лавках сидели женщины в праздничных одеждах и одна из них неторопливо рассказывала свою историю.
Когда глаза совсем попривыкли, Катя разглядела собравшихся. Оказалось, их было не мало – от жары в избушке спасалась куча народа.
Здесь были артистки из «Сударушки». Они с серьёзными лицами слушали рассказчицу. Поснимав кокошники, женщины сосредоточенно смотрели в пол и кивали головами, соглашаясь со всем, что она говорит.
У стола сидела семья с ребёнком. Одетые в спортивные костюмы, они явно, как и Катя просто проходили мимо и точно также из любопытства приоткрыли дверь. Девочка лет семи на коленях у отца заворожённо слушала льющуюся речь, а сами родители, вытянув шеи, замерли, будто фотографировались на паспорт.
Справа от себя Катя с удивлением обнаружила приезжего парня, полулежавшего на лавке. Скрестив руки на груди и вытянув ноги, он из-под прикрытых век следил за всеми, кто был в избе, не обращая ни малейшего внимания на подсевшую Катю.
– Встала она так, под сосну-то, и стоит себе. А он мимо прошёл. Огроменный такой, выше леса и колпак медный на ём. И всё, не живать ей больше на белом свете. В тот год и померла, – закончила рассказчица.
– Дак это леший был! – отозвалась другая. – Надо было матюкать его. Оне матюков боятся.
– Ежели б она матюгнулась, он бы её задавил. Надо было воскресну молитву читать, – перебила её третья.
Рассказчицы сидели возле окна в одинаково нарядных костюмах и активно жестикулировали, явно наслаждаясь вниманием слушателей.
У Кати не было никаких сомнений: она попала на реконструкцию посиделок, где замужние женщины рассказывали друг другу былички. Женщины были не настоящие, не из глухих деревень, а как и все артисты, привозные. Промышляющие фольклором.
Но рассказывали они очень артистично и восхищение на лицах зрителей было неподдельным.
– А вот было дело…– послышался грубоватый женский голос из самого тёмного угла. – Я что расскажу…
Рассказчицы недовольно переглянулись, но прерывать чужачку не стали.
"Когда
Страха в ней тогда не было, – за ягодами-грибами все с раннего детства ходили, на сенокосах тоже с малолетства пропадали.
Пришла она так на поляну, собирает кислицу, – мы её на пирожки рвём, – а сама мечтает. Парень ей в деревне шибко нравился, Петром звали. Старше её был на пару лет, красивый, статный, девки бегали за ним, вздыхали, а тёть Нюра не подходила даже. Она не красавица была и знала про это.
Только вот мечтать-то о любви не запретишь: так она собирает траву, а сама с ним вслух разговаривает, как будто бы познакомились они, она ему понравилась, и вот он её за околицу на свидание зовет, а она не соглашается.
Так вот она размечталась, как видит этот Пётр к ней через поляну идет.
Тёть Нюра чуть не померла от стыда, а он подходит и так ласково ей говорит, мол, чего ты Нюра здесь сидишь, пойдём лучше со мной за морошкой. Она обрадовалась внутри, а виду не подаёт. Пётр её тогда уговаривать начал, разные приятные слова говорить, а потом за руку взял и повёл как невесту свою. Она и пошла.
Морошка у нас на болоте растёт и идти туда с Мёрзлого совсем не близко. Да и поспеть она должна была не раньше июля, а на дворе май. Тёть Нюра потом говорила, что вроде как понимала это, но будто бы в тумане всё было. Да и любила она его сильно.
Так и шли они весь день. Много всего Пётр ей рассказал и про себя, и про местных, сказал, что давно на неё заглядывается, что сердце у неё доброе, а с лица воду не пить, и вообще… Короче говоря, решили они как вернутся в деревню сватов засылать.
А на болоте и правда морошки было видимо-невидимо. Она смеялась от радости и он, глядя на неё смеялся. А потом заметила тёть Нюра, что шли они весь день, а солнце как было в зените, так там и висит, только жарит пуще прежнего. А у Петра изо рта пар идёт, как будто стужа на улице.
Она тогда вопросы начала задавать разные, что да как. А он улыбнулся, подошёл к ней, обнял, и тут тёть Нюру такой холод ледяной сковал…
Очнулась она в сумерках посреди болота. Солнце за хребет садится, ноги в ледяной воде сводит. Бросила тёть Нюра корзину пустую и побежала. Кричать хочет, а не может от ужаса. Сердце чуть не вылетело. Бежала она до тех пор, пока к ночи на старую лесовозную дорогу не вышла.
Дорога вся Иван-чаем поросла, травой высоченной. Тёть Нюра пробиралась через эти заросли, говорит, что знала, что с дороги сворачивать нельзя. Так и бежала под луной. А пока бежала, слышала со стороны болота, что он её то зовет, то смеётся во весь голос, то плачет.
Утром она вышла в Александровку и упала на траву без чувств. Долго её лечили потом от горячки, мать за ней ходила, знахарка местная читала над ней, пока тёть Нюра в беспамятстве была. Оказывается, в тот день, когда она заблудилась, Петра на делянке деревом убило.