Солнцежар
Шрифт:
Чужой.
Темнота чернилами разлилась в его остановившихся глазах и заполнила их до краёв.
Он заговорил низким вкрадчивым голосом на незнакомом языке, и Катя почувствовала, какая невероятная сила от него исходит. Не в силах противиться этой силе она проваливалась в сон всё глубже и глубже, на самое дно бездны, откуда Он смотрел на неё мягкими, выпуклыми угольно-чёрными глазами и одними губами звал по имени.
А потом вдруг взял за запястье и с силой дёрнул вниз.
Катя вздрогнула, распахнула глаза и услышала в ушах стук собственного сердца.
***
Сначала
Потом ощутила в воздухе едкий запах гари, увидела сизый дым под потолком и в этот же момент в другой комнате вскрикнула мама. Что-то металлическое грохнулось, покатилось и Катя услышала приглушённые, но очень эмоциональные ругательства.
Она соскочила с постели и со всех ног побежала на помощь.
Выяснилось, что мама, ранняя птаха, растопила печь и села медитировать на домотканый коврик, поставив перед этим турку на металлическую плиту. Кофе с корицей на раскалившейся печке, естественно, начал убегать, и, когда мама вышла из асаны, волшебный утренний напиток уже шипел на плите, заполняя дом удушливым дымом. Мама побежала его снимать и перевернула металлическое ведро, разлив почти всю питьевую воду, которая была в доме.
Она с извиняющимся видом смотрела на Катю.
– Я тебе поспать не даю, да? Хочешь бутерброд сделаю? – засуетилась она вокруг стола.
Катя прыснула от смеха. Мама с её трогательной неуклюжестью была иногда такой забавной.
– Представляешь, хотела купить деревенского молока и сыра на завтрак. Оббежала все соседние дома и не нашла. Местные оказывается коров не держат, что за мода такая? – она принялась нарезать для Кати колбасу, к которой сама не притрагивалась уже три года, с тех пор как объявила себя вегетарианкой.
Стараясь не показывать, что эта нелепая ситуация её забавляет, Катя пошла открывать окна на проветривание.
«Не хватало ещё, чтобы она подумала, будто бы я всё забыла и больше не сержусь».
За ажурными занавесками не оказалось привычных стеклопакетов. Маленькие узкие окна с замазанными коричневой растрескавшейся пастой рамами не открывались. Ни вовнутрь, ни наружу.
Между деревянными рамами лежала грязная вата, пересыпанная нарезанной новогодней мишурой. А из ваты торчал не то кубок, не то большая металлическая рюмка с солью.
Катя подошла к другому окну – всё тоже самое за исключением убранства. Здесь в вату были воткнуты выцветшие пластмассовые цветы, а рюмку заменила маленькая кукла, смотрящая на улицу.
– Мам, это что за магия такая? – опешила Катя.
Наворачивая веганский завтрак, мама одобрительно замычала, глядя на рюмку в окне, и закивала головой.
– Это не магия, дочь. Это способ выживания.
Катя вопросительно подняла бровь.
– Окна у них запотевают от сырости. Чувствуешь, как плесенью пахнет?
Катя втянула носом запах старого холодного отсыревшего тряпья.
– Соль впитывает влагу. Не зря говорят: голь на выдумки хитра, – крестьянин чего только не напридумывал за сотни лет…
Продолжая жевать на ходу, она подошла ко второму
– А вот это уже интересно! А вот это, ребёнок, уже, возможно, магия, – загадочно сказала мама, безуспешно пытаясь заглянуть кукле в лицо.
Катя обнаружила в избе много любопытного, но больше всего её заинтересовала белёная стена, прикрытая тонким выцветшим ковром с кистями и оленями. Прямо к ковру в весёлом беспорядке были прикреплены маленькие, квадратные, окаймлённые белой рамкой фотографии
Большинство снимков были мутными, какие-то отдавали желтизной, другие были почти голубыми. Но на каждой из них можно было различить небольшую компанию из одних и тех же женщин.
На снимках они заливисто смеялись у ворот дома. Сидели за праздничным столом в окружении суровых высоких мужчин в тёмных одеждах. Ехали на телеге среди тюков сена.
Катя, увлекшись, скользила взглядом по фотографиям и вдруг увидела гроб.
От неожиданности её передёрнуло.
Массивный деревянный гроб, установленный на две кухонные табуретки, находился ровно на том месте, где сейчас стояла Катя. Не было никаких сомнений: на снимке можно было различить даже куклу в окне.
Вокруг гроба стояли всё те же женщины. Они холодно и строго смотрели на умершего, словно не испытывали ни печали, ни сожаления. А одна из женщин смотрела не в гроб, а прямо на Катю.
Ну, то есть, она, конечно, смотрела в объектив, но впечатление складывалось то ещё.
Крупное лицо с правильными чертами выглядело невероятно живым. Женщина, изогнув бровь, смотрела на Катю с удивлением и нескрываемым любопытством.
На следующем снимке крупным планом было запечатлено лицо покойного. Жёлтое, словно восковая маска, вытянутое, покрытое глубокими бороздами. Один глаз умершего был приоткрыт и под веком виднелась мутная роговица.
– Это инстаграм двадцатого века, – предвкушая Катин вопрос пояснила мама. – Когда-то был очень модным фотоаппарат «Полароид», он делал моментальные снимки. Качество такое себе, но удовольствия доставлял массу. Вообще, странно, что мы нашли эти снимки здесь. Да ещё в таком количестве. Полароид стоил как крыло самолета, для сельских жителей тех времён – это небывалая роскошь.
Оцепеневшая Катя кивнула невпопад, не отводя глаз от снимка с гробом.
– А, ты об этом! – мама начала было рассказывать о традиции фотографировать похоронный обряд, популярной в двадцатом веке, но тут они обе услышали, как на улице громко заиграла музыка.
– Катька! – всполошилась мама. – Время-то сколько? Что я тут с тобой до сих пор лясы точу? Наверное, там уже всё началось! – Она впопыхах кинулась собирать вещи и приводить себя в порядок, а Катя, всё еще плохо соображая, прямо в пижаме с авокадо и бутербродом в руках вышла подышать на улицу.
***
Огромная деревянная ладья на холме изображала сцену. Рядом с ней носился молодой ведущий в сером костюме. Он беспрестанно цокал в микрофон, считал до десяти и обратно, после чего жестами что-то маячил с палубы звукооператору, и, прикрывая микрофон ладонью, нецензурно ругался.