Солнышкин у динозавра

Коржиков Виталий Титович

Он встал, обшарил джинсы, но ни одной сигареты в них не было. Он встряхнул шубу, вывернул карманы. Но и там ни одной завалящей сигареты не отыскалось!

Хапкинс прошёл по пляжу, высматривая брошенные им вчера сигареты и окурки, но пляж был безукоризненно чист! Поблёскивал и хрустел белый коралловый песок, вздыхали синие волны, всё сияло чистотой — и нигде ни одного окурка, ни единого самого жалкого, самого паршивого «бычка»!

Он удивился, хотел окликнуть артельщика, но Стёпкина спина уже исчезла среди

качавшихся лиан тропического леса.

«Только бы не отправился берегом, иначе какая-нибудь акула вместе с ним проглотит и последние сардельки!» — подумал

Хапкинс, прислонился щекой к облюбованному камню и уснул...

А его приятель отправился дальше.

Если бы операция по выуживанию миллионов Хапкинса захватила артельщика не так сильно, он бы гораздо раньше снова наведался туда, где, обнимая дельфина, стоял непонятно как окаменевший Перчиков. И не просто Перчиков, а прямо-таки драгоценный Перчиков. Он алел, прозрачно светился, сиял!

Стёпка хотел его потрогать, ощупать. Но и каменный Перчиков смотрел на артельщика с такой усмешкой, что Стёпка предпочёл обойти его за добрый десяток шагов, не забыв, однако, на всякий случай сказать: «Привет, Перчиков!»

Обойдя Перчикова стороной, он чуть ли не на четвереньках подобрался сзади, щёлкнул пальцем по сердоликовой ноге и восхищённо причмокнул:

— Здорово сработано! А если расколоть — миллиард захапаешь!

Аппетиты артельщика разгорались.

Он сказал «хе-хе» и, взяв камень, попробовал отколоть кусок.

И вдруг рядом так и взорвались попугаи, а у берега вынырнула со свистом какая-то красноносая акула!

Но главное — это не понравилось Перчико- ву. Горячий осколок от его ноги так взвизгнул и впился артельщику в глаз, что тот испуган¬

но отскочил с воплем: «Ну, ты!» — И бросился к журчавшему рядом ручью отмачивать болячку. Он наклонился, протянул руку к воде и тут же удивлённо приоткрыл рот.

У ручья стояла банка! И главное — это была его банка. Из-под лекарств. В ней он когда-то вынес на берег с парохода удивительных светлячков.

Стёпка огляделся. Среди качавшихся лиан распускались орхидеи, что-то жужжало. И пахло мёдом. И вдруг он увидел знакомую шкатулку. Да-да, ту самую — в этом не может быть сомнений, — в которой ему когда-то подсунули драгоценных пчёл!

Он всё вспомнил и тревожно вскочил. Хе- хе! Это же тот ручей, вдоль которого он бежал от взбесившегося гиппопотама! Конечно, он! Сбоку и сейчас что-то хрустнуло, хрюкнуло, фыркнуло, и, сорвавшись с места, Стёпка бросился бежать! Это же остров погибших светлячков! Роща взбесившихся пчёл! Болото бешеных бегемотов!

Конечно, правды в этом не было ни на грош. Светлячки горели и не собирались гаснуть. Нужно было только зачерпнуть ладонью ночную воду... Пчёлы всё гудели и наполняли глубину леса удивительным медовым запахом. В нём можно

было увязнуть — прямо-таки глотать и откусывать сладость! А из бешеных бегемотов, как помнится, на острове оказался когда-то один-единствен-

ный, и тот в собственном Стёпкином обличье.

Но жуткие воспоминания так подгоняли его, что Стёпка улепётывал чуть ли не на четвереньках от гнавшегося за ним единственного маленького поросёнка, который принял артельщика за своего родного папашу...

«Хрю-хрю!» — визжал поросёнок.

«Хр-хр!» — огрызался Стёпка, пока наконец не избавился от грозного преследователя.

Да это был остров Перчикова!

Перед глазами Стёпки вдруг закачались копья. Запрыгали среди волн пироги, застучали в руках островитян огромные щиты — он вспомнил, как все они провожали своего драгоценного Перчикова... Конечно, это дикари соорудили ему памятник. Да если они узнают, что кто-то собирался отломить кусок от пятки их драгоценного вождя, распотрошат, посадят на колья, изжарят на костре, как сардельку. Он вздрогнул.

Но вокруг была тишина. Только кричали поцугаи да на поскрипывающих пальмах качались высоко в небе увесистые кокосовые орехи. А в стороне среди широких листьев висели грозди бананов. На поляне, где когда-то в гирляндах цветов приплясывал и распевал объевшийся омарами праздник, стояли опустевшие — совершенно пустые! — бунгало и пустые забытые столы. А поближе к берегу возвышались вместо кресел врытые в землю черепашьи панцири, в которых посвистывал скучавший ветерок...

«Странно, — подумал наконец Стёпка. — Странно. Более чем странно». И, что-то сообразив, хихикнул:

— Перчиков есть, а народа нет!

Но тут сзади него грохнуло. Сверху сорвался громадный кокосовый орех — крак!

Стёпка на что-то шлёпнулся с перепугу и, схватив ближний столик, тут же поехал к берегу. Да-да! Он ехал к берегу на только что отложившей яйца черепахе. На той самой, на которой когда-то так весело катались его приятели Перчиков и Солнышкин!

Нужно сказать, что какой-то приятный ветерок словно бы коснулся Стёпки и, честное слово, он вспомнил и Солнышкина, и Пер- чикова, и всю команду «Даёшь!» с добротой и даже с нежностью! Он даже вздохнул.

Но тут срочные заботы и дела потеснили всякие глупые воспоминания, и он стал хватать всё, что попадалось по пути. Прихватил кокосовый орех, умудрился выломать целую гроздь бананов, хапнуть горсть черепашьих яиц...

Потом набрал полную банку воды и вдруг, похихикивая, стал обкладывать с обеих сторон сучьями и палками журчащий за спиной Перчикова маленький бодрый ручеёк.

Он так старательно сооружал заграждение, что ни на что не обращал внимания.

Ни на то, что взгляд каменного Перчикова был явно устремлён туда, где, прислонясь головой к камушку, отдыхал мистер Хапкинс.