Соло На Два Голоса
Шрифт:
И тогда что-то со мной случилось. Помню, я вскочила и крикнула: "Ты просто больной дурак, озабоченный и неполноценный!" И, выскочив из-за стола, убежала в свою комнату.
А сейчас я присутствую при продолжении той жуткой сцены. Отчим рвётся в мою комнату. Возможно, чтобы даже врезать, он ведь уже сильно нетрезв. Мать его не пускает:
– Серж, ты тоже хорош! Что ты себе позволил? У девчонки самый гадкий возраст - и внутри, и на физиономии, а ты чего учудил? Да при людях! Слишком много на грудь принял, да?
– Она меня оскорбила!
– орал придурок.
– К тому же в мой день рождения!
– Я с ней поговорю, - голос матери звучал твёрдо, решительно, но спокойно.
– Ты сейчас пойдёшь к гостям, извинишься перед ними и скажешь, что всё в порядке. Ты меня понял?
Дальше звук короткой возни, возможно, мать, отодвигая мужа от моей двери, приобняла его и даже поцеловала - звук чмока был вполне очевиден.
– Ладно, - ворчливо согласился Серж и, видимо, ушёл. А потом открылась дверь в мою комнату. И я увидела мать...
Она была нарядной и надушенной, но красной от гнева и волнения. Её глаза сверкали нехорошим огнём - огнём ненависти. Теперь я это оценивала именно так, а в детстве просто до смерти боялась этого огня и тут же убирала свой взгляд - опускала глаза и вообще мечтала ослепнуть.
– Ты что же это?
– тихим и низким голосом начала мать, медленно наступая на меня, девочку, от двери. Взрослая я смотрела на неё сбоку и отметила, что я теперь выше и шире в плечах, чем была мать. И мне не страшно. Мне лишь безумно жалко ту девочку, что пригнулась к столу и прикрыла глаза, будто ожидая удара. Теоретически удар мог случиться: изредка на мать находило, и она могла врезать пощёчину или увесистый подзатыльник.
– Ты что же это себе позволяешь, а?
– А он? А он?
– тихонько забормотала девочка, на всякий случай прикрывая голову кулачками, которые никак не могли разжаться.
– Зачем он так?
– Он с тобой как отец! И говорил про тебя как отец! Это забота! Это нормальная отцовская забота!
– Мамочка, он не отец мне! Он не должен так говорить!
– заплакала я.
– Мне неприятно, мне было очень неприятно, мамочка!
– Да плевать на твоё "приятно-неприятно"!
– возмутилась мать и подбоченилась.
– Ты кто такая тут, кто тебе дал право портить взрослым людям праздник? Тем людям, которые заботятся о тебе, кормят, одевают, переживают за твоё грёбаное будущее и, между прочим, теми самыми словами, на которые ты изволила оскорбиться, лишь доказывают именно это!
И тут опять что-то случилось. Только уже со мной нынешней, взрослой. Я находилась в двух шагах от матери, сбоку. После этих её слов неожиданно для себя самой я размахнулась и изо всех сил врезала ей по физиономии. Кажется, кулаком... Это было такое потрясающее чувство освобождения и отмщения, что у меня разорвалось сердце. По крайней мере, мне так показалось из-за боли. Я охнула и согнулась пополам, но с наслаждением слушала адский материн визг: "Что это было, а-а-а! Как больно, боже мой, что это было?"
...В ту же секунду я вернулась к своему трельяжу. Я по-прежнему сидела перед ним, слыша невнятный гул Илюшиной ругани - то есть опять время никуда не выпало, это я из него снова вываливалась неизвестно каким образом. Хотя бы знаю, куда... Мои кулаки всё ещё прижаты к щекам, только вот правый кулак болит. Ноет от боли, как от удара обо что-то твёрдое. Как от удара? Так
Всё же я сумасшедшая. Моё заболевание науке неизвестно. Поэтому никакие таблетки не помогают. И всё же любопытно, мне стало намного легче, я испытла такое необыкновенное моральное удовлетворение, будто на самом деле съездила ей по морде в тот момент, когда она особенно изощрённо надо мной издевалась. Мне стало хорошо! Легче! Даже веселее!
Вот и всё, что нужно было сделать тогда - дать по морде. Но разве могла такое сотворить девочка двенадцати лет? Конечно, нет. А это было единственным и таким простым спасением от всего. Кто ж знал...
Пойти дать Илюше по морде? Я даже засмеялась от такой нелепой мысли.
Из спальни я вышла почти совсем спокойная и улыбаясь.
– Илюш, всё. Это - всё. Хватит. Давай разъезжаться. Я тебя люблю... наверное... не знаю... скорее, всё же люблю... Но жить так больше не могу и не хочу.
Надо было видеть его глаза: распахнувшиеся, изумлённые, будто его взору предстали сразу все инопланетяне, какие есть во вселенной.
– Почему, Анюта? Из-за чего? Из-за этого? Да я просто психанул, ну, ты знаешь, я психопат, да. Но это ж такая ерунда, любимая моя! Ведь главное, что есть ГЛАВНОЕ!
– второй раз слово "главное" он произнёс очень и очень пафосно, с пребольшим нажимом.
А что главное-то? Что? Где оно? Какое? Может, главное - это когда человеку хорошо и спокойно? И тогда вообще не надо никакой любви? А если есть пара, то хорошо и спокойно должно быть только одному или всё же этот танец танцуют двое?
Главное - это когда отличный секс и есть о чём поговорить? Но почему же тогда это не делает меня счастливой? Может, в таком случае, мне нужно что-то вовсе не главное, а нечто весьма второстепенное, чего вот как не было в моей жизни, так и нет?
Может, это второстепенное - и есть любовь, а для большинства людей ГЛАВНОЕ - вовсе не она?
Я запуталась тогда, совсем запуталась. И в своих чувствах, и в своих мыслях. И тогда решила положиться на инстинкт. А он буквально орал: мне нужно остаться одной, чтобы разобраться. Потому что очень утомительно жить вот так, не понимая, что главное, а что нет, что такое любовь и как она связана с восхищением. Вырастить дочь и так и не научиться разбираться в подобных азбучных вопросах - надо было умудриться. Я смогла, у меня получилось, э-ге-гей! Значит, получится и разобраться. Я всё же упрямая.
Ну, вот собственно, и всё. Так и случились в моей жизни Израиль, Нетания, вечное лето и загадка про то, как всё же связаться с Моисеем?
Как всякий неофит, на пляж я хожу каждый день, по два раза в день, фанатично, ведь для меня море в пяти минутах ходьбы - это почти такое же чудо, как выигрыш джек-пота. Мне всегда мало моря! Меня, рождённую в глубоко сухопутном месте - в городе Москве, возможность каждый день плескаться в тёплой морской воде, жариться под убийственным, почти африканским солнцем, собирать ракушки и постоянно ощущать на губах соль, можно оттащить от моря лишь за силком, а сама я уйду, лишь когда совсем утомлюсь от жары, или когда беспощадное солнце, наконец, бессильно упадёт в море, знаменуя стремительное начало чёрной южной ночи.