Solo
Шрифт:
Первые сутки она спала и пришла в себя только к вечеру следующего дня. Даже небольшой поворот головы вызывал сильные приступы тошноты, которые мучили девушку долгое время. Лежала она в общей палате: двенадцать кроватей, возле каждой – белая тумбочка, слева от двери в палату – очень шумный холодильник, а на нем – очень тихий телевизор. Во время вечернего обхода к ней подошли тучная медсестра и молодая женщина-врач. Врач заботливо поинтересовалась ее самочувствием, а медсестра вынула иглу капельницы из катетера.
После этого Аделине разрешили вставать. Девушка едва слышно поблагодарила
Когда шаги в коридоре затихли, Аделина осмотрелась и села на кровати. От смены положения ее стало тошнить, она громко закашляла и закрыла глаза, потом опустила голову и долго тяжело дышала. Сказывались мощное отравление, пустой желудок и обезвоживание. Посидев так минут десять, девушка все-таки встала на ноги и, пошатываясь и опираясь о стены, вышла в коридор.
Палата Аделины была последней в коридоре и располагалась у огромного панорамного окна, рядом с которым стоял большой диван. Больничный коридор тянулся от окна на сотню метров, посередине находился пост дежурной медсестры, которой на месте не оказалось. Аделина осмотрелась и, опираясь о стену, подошла к дивану у окна. За окном жил своей жизнью огромный многомиллионный город, мерцающий тысячами огней. Впереди открывался вид на Коломенский проезд, рынок и торговый центр, за ними тянулась череда восьмиэтажных домов. Еще дальше открывалась панорама запада Москвы, где в одной из больниц лежал Леонид Алмайя. Аделина с тоской всматривалась в панораму ночного города, и глаза ее наполнялись слезами. Не отрывая взгляд от окна, девушка опустилась на диван и сидела так до тех пор, пока не уснула. В палату ее отвела дежурная медсестра, которая вернулась на свой пост и заметила девушку в коридоре.
На следующее утро Аня ехала в больницу, где лежала Аделина. Всю дорогу до станции Павелецкая Кольцевой линии она нервно дергала ногой и кусала губы. Аня вышла вместе с толпой, спустилась в переход и неуверенно пошла по нему на зеленую ветку. Другие пассажиры, обгоняя, то и дело натыкались на нее. У лестницы на станцию Павелецкая Замоскворецкой линии Аня в задумчивости остановилась. Она пыталась подобрать нужные слова для предстоящего серьезного разговора с подругой, а чтобы не забыть их в нужный момент, записывала в заметки на телефон. Наконец Аня с чуть заметной улыбкой решительно направилась в сторону платформы – нужные слова были найдены и мысли обрели законченный вид.
Через сорок минут Аня с Аделиной сидели на диване у окна в коридоре больницы.
– Дель, ты как себя чувствуешь? – тихо спросила Аня.
– Мне стыдно, – так же тихо ответила Аделина. – Я могла умереть. Что бы тогда сказал мой отец, когда пришел в себя и узнал об этом?
Аня опустила голову и ничего не сказала. Аделина отвернулась и стала смотреть в окно.
– Когда мой отец впал в кому, я сначала не поверила. Не хотела верить. Потом, когда приехала в больницу и увидела своего отца с кучей отходящих от его тела трубок,
– Ты ему сейчас нужна, Аделина. Ты нужна своему отцу.
– Как я помогу ему? Я не врач, не хирург, не высшие силы… И не верю в то, что можно как-то помочь…
– Мне просто важно тебе это сказать. Вера – самое сокровенное, личное и сильное чувство, которым наделен человек. Человек, обладающий верой во что-либо, гораздо крепче остальных. Когда другим не на что больше надеяться, человек с верой в сердце не теряет надежды.
Аделина горько усмехнулась и посмотрела в глаза подруге.
– Ань, предположим, я верю, что мой папа не умрет. А если… все-таки… это случится? К чему тогда эта пустая вера?
– А если случится чудо? Не допускаешь? Ладно, не так, – и Аня взяла подругу за руки. – Ты нужна своему отцу, Аделина. Ты единственный близкий человек, который у него есть и у которого есть доступ в больницу. Люди в коме все слышат и все чувствуют. Если ты будешь рядом, это может помочь ему. Но для этого береги себя, Аделина. Твой отец – очень хороший человек. Ему бы наверняка не понравилось, что ты опустила руки.
После этого Аня обняла Аделину, которая ответила тем же.
– Адель, ты не одна, – продолжала Аня. – С тобой я, с тобой мама…
– Маме пофигу, она о наследстве думает. Уже отца похоронила, хотя он жив. – Тут голос Аделины стал громче и тверже. – Жив и будет жить! Ты права, ему бы не понравилось, что я так быстро сдалась. Просто… Пойми… Тяжело, когда прежняя жизнь вот так внезапно ломается и нужно понять, как жить дальше. Но ничего… Сегодня ночью я думала об этом, и еще о многом. И то, что ты мне сказала – все это я понимала, но не могла словами выразить.
Объятия закончились, и теперь девушки просто сидели рядом. Они смотрели вглубь коридора, по которому туда-сюда сновали медсестры и пациенты.
– Кстати, почему ты у Ники всех на уши поставила в тот вечер?
– Мне показалось, что тебя изнасиловали. Ты была невменяема, а у меня, ты же знаешь, травма. Все выглядело как у меня тогда… – Аня опустила глаза, и Аделина взяла ее за руку. – К тому же там было столько незнакомых, что я не хотела оставаться с ними один на один. По той же причине. – Аня немного помолчала, затем улыбнулась подруге. – Зато мы тебя домой привезли.
– Я вообще этого не помню. Ни как общалась с каким-то парнем, ни что потом было, ни как домой вы меня привезли. Спасибо тебе, Аня.
Из лифта на этаже вывезли каталку и довезли ее до палаты Аделины. Всю дорогу каталка бренчала на каждом стыке напольной плитки, от чего стоял неимоверный грохот. Когда все затихло, Аделина продолжила:
– Надо что-то менять. Раз и навсегда. Я всю жизнь будто бы на самом краю. Сначала в переносном смысле, а вчера в буквальном.
– Прекрасно, могу порекомендовать хорошего психолога и психотерапевта. Специалист – во! – И Аня подняла вверх большой палец.